Красный циркуляр

— Господин Вильям?

— Да, это я.

Мы обменялись рукопожатием.

— Здравствуйте! Меня зовут Лешек Сикорский, — бодро произнес он.

Лешек был на несколько лет старше меня и чуть выше ростом. У него были светло-каштановые волосы, зеленые глаза и аккуратная бородка. При иных обстоятельствах его можно было бы назвать привлекательным, но неудачный костюм и кривые зубы портили впечатление.

— Пожалуйста, садитесь, — он указал на стул. — Как вам спалось? — спросил он, особенно громко произнося последнее слово.

— Честно говоря, было очень холодно. В номере не работает отопление.

— Конечно. Его не включат до официального начала отопительного сезона!

Конец фразы он опять почти выкрикнул. Его произношение было очень неестественным, я решил, что он наверняка учился по кассетам языковой школы «Берлиц».

Появилась официантка и налила мне чаю, Лешек что-то сказал ей по-польски. Когда она исчезла, я спросил:

— Что вы ей сказали?

— Принести вам завтрак.

— А здесь нет меню?

— Нет, только один завтрак!

Через несколько минут подали завтрак: сильно прожаренные сосиски и странного вида польский плавленый сыр. Я был настолько голоден, что сразу же всё проглотил.

Лешек прилежно и без эмоций жевал свою порцию. Посредине завтрака он спросил с набитым ртом:

— А вы ведь из Лондона, да?

— Верно.

Он расплылся в улыбке.

— Тогда у меня к вам просьба, — он перешел на шепот. — Не могли бы вы познакомить меня с Самантой Фокс?

Речь шла о пышногрудой английской поп-диве, начинавшей с карьеры топлесс-модели и позирования в полураздетом виде для третьей страницы британского таблоида «Сан». Я усмехнулся.

— К сожалению, ничем не могу помочь. Я с ней не знаком.

Он откинулся на спинку стула и недоверчиво посмотрел на меня.

— Не может быть. Вы же из Лондона!

— Лешек, я бы и рад помочь, но в Лондоне живет семь миллионов человек.

Я не хотел показаться невежливым, но ситуация была нелепой до абсурда. Как налаживать дела на автобусном заводе, если единственной связью с внешним миром будет этот чудак, повернутый на грудастой английской модели?

Покончив с завтраком, мы с Лешеком вышли из гостиницы и сели в тесный польский фиат красного цвета, предоставленный мне заводом на время пребывания. После нескольких попыток мне удалось завести мотор. Лешек радостно показывал, как проехать к главной конторе «Автосана». Это было белое семиэтажное бетонное здание у реки. Мы оставили машину на стоянке, и по дороге к зданию я опять почувствовал тот же неприятный запах промышленного растворителя, который преследовал меня за ужином. Мы поднялись на лифте на верхний этаж и прошли к кабинету директора. Тот встретил нас на пороге, широко улыбаясь сквозь густые усы. Его широкоплечая фигура заградила весь дверной проем. Он был вдвое старше меня и проработал на этом предприятии всю жизнь. Когда я подошел поближе, он протянул мне свою толстую рабочую руку и мощно сжал мою, словно пресс для отжимания белья.

Директор пригласил нас с Лешеком в кабинет и быстро заговорил по-польски.

— Добро пожаловать в Санок, — перевел Лешек. — Он спрашивает, не хотите ли вы коньяка, чтобы отметить приезд.

— Нет, спасибо, — неловко поблагодарил я, подумав, не считается ли здесь бестактностью отказываться от алкогольных напитков в десять утра.

Потом директор произнес речь, в которой еще раз выразил свою радость по поводу моего приезда. Он объяснил, что в случае банкротства «Автосана» — единственного крупного работодателя города Санок — здесь все придет в упадок. Все в «Автосане» были уверены, что «Би-Си-Джи» — и в данном случае я — поможем предприятию избежать банкротства и разорения. Я солидно кивал и старался излучать уверенность, но в глубине души был совершенно ошеломлен объемом такой ответственности.

В завершение речи директор спросил:

— Господин Браудер, прежде чем вы приступите к делу, я считаю своим долгом спросить: могу ли я что-нибудь для вас сделать, чтобы ваше пребывание в Саноке было как можно более приятным?

Еще на входе в его кабинет я почувствовал, как здесь тепло, особенно после беспокойной ночи в местной «ледяной избушке». Я обратил внимание на стоявший в углу и тихо гудевший обогреватель, излучавший уютное оранжевое сияние. Не спуская с него взгляда, я с волнением в голосе спросил:

— Сэр, нельзя ли найти вот такой обогреватель для моего номера в гостинице? Я буду очень признателен.

Директор выслушал перевод Лешека, просиял и, подмигнув, воскликнул:

— Господин Браудер, да мы можем найти для вас кое-что получше! У нас есть женщины, они согреют вас холодными ночами!

Я потупился и пробормотал:

— Н-нет, спасибо, обогревателя будет вполне достаточно.

Без промедления я взялся за работу, но в первую неделю пребывания в этой стране испытал сильнейший культурный шок. В Саноке все было непривычно: запахи, язык, обычаи, но тяжелее всего было привыкнуть к еде. Из мяса там можно было найти только свинину, присутствовала она во всем: сосиски на завтрак, бутерброды с ветчиной на обед, свиные отбивные на ужин — и так изо дня в день. Фруктов и овощей не было, курица считалась деликатесом. Хуже того — всю еду обильно поливали жирным соусом, как будто это некий волшебный эликсир, сделающий ее съедобной. Но чуда не происходило.

На пятый день я уже умирал с голоду. Нужно было что-то срочно предпринять. Я решил съездить в Варшаву и поесть в открывшемся там отеле «Марриот». Приехав в отель, я бросил вещи в номере и устремился в ресторан. Очутившись рядом со шведским столом, я был вне себя от счастья — накладывал на тарелку салат, жареную курицу, ростбиф, сыр, французский хлеб и ел как одержимый, несколько раз возвращаясь за добавкой. Как только я почувствовал готовность перейти к десерту, в животе заурчало. Я понял, что надо искать уборную, иначе меня подстерегает сюрприз.

Я побежал через вестибюль и тут чуть не врезался в стоявшего там… Вольфганга Шмидта!

— Браунер! Какого черта ты делаешь в Варшаве? — взревел он.

Я настолько опешил, что не нашелся с ответом.

— Ну, я подумал… раз сейчас вечер, пятница…

— Пятница? Вечер?! — прорычал он. — Ты спятил? А ну быстро ноги в руки и пулей в Санук…

— Санок, — машинально поправил я, переминаясь с ноги на ногу.

— Наплевать. Мотай туда — и укрепляй связи с клиентом весь выходной. Вот так в нашем бизнесе ведутся дела.

Мой бедный желудок протестовал так громко, что Вольфганга я уже почти не слышал. Вот же он, туалет, рядом, рукой подать, а я терял драгоценные секунды.

— Понял. Исправлюсь. Еду обратно. Очень, очень сожалею.

— Вот и хорошо, Браунер.

Он наконец сделал шаг в сторону, и я на полных парах влетел в уборную.

После этой неожиданной встречи я больше ни разу не рискнул сунуться в Варшаву. Вместо этого по выходным в поисках пищи я разъезжал на своем красном фиате по сельской местности: останавливался в маленьких трактирчиках и, ни слова не зная по-польски, наугад тыкал пальцем в меню три-четыре раза, надеясь, что хоть одно блюдо окажется съедобным. Я мог себе это позволить, потому что злотый, местная денежная единица, обесценился в условиях кризиса, и любое блюдо стоило не больше полудоллара. Мне очень хотелось курятины, и иногда она мне доставалась. Мне нравилось выбираться из Санока, но как бы далеко я ни заезжал в поисках еды, чаще всего она оказывалась ужасной. За восемь недель работы над этим проектом я потерял в весе больше шести килограммов.

Проблемы с едой были далеко не единственным проявлением катастрофической ситуации в Польше. Хаос царил и в «Автосане», который висел на краю пропасти. После краха коммунистического режима и начала политики «шоковой терапии» польское правительство прекратило закупать автобусы этой марки. В результате завод потерял девяносто процентов сбыта. Ему предстояло либо найти новых покупателей, либо радикально сократить расходы.

Идея найти новых заказчиков была малореальной, поскольку в то время завод производил едва ли не худшие автобусы в мире. Единственным очевидным выходом из этой ситуации казалось кардинальное сокращение персонала. Учитывая, что от жизнеспособности завода зависела жизнь целого города, этот вариант подходил им менее всего, и мне совсем не хотелось такое предлагать. От всего этого мне становилось не по себе, и мои радужные представления о предпринимательстве в Восточной Европе стремительно таяли. Я очень не хотел, чтобы эти люди пострадали.