Мемуары

На следующий день я послала за генералом Рахмановым, который меня очень любил; я просила его обратиться с просьбой к Потемкину, фаворитом которого он был, чтобы князь дал полугодовой отпуск моему мужу. Он ответил мне, что князю было бы приятнее, если бы я письменно обратилась к нему. Я настаивала на том, чтобы он просто исполнил мое поручение, говоря, что я увижу потом, как мне будет нужно поступить. Он вернулся с ответом, что князь умоляет меня написать ему несколько слов, чтобы он мог выразить те чувства дружбы и уважения, которые он ко мне питает. Я намарала быстро небольшую записку, стараясь быть как можно любезней, и передала ее Рахманову, который взялся вручить ее князю и принес мне самый предупредительный, почти трогательный ответ. Он есть у меня и сейчас.

Я занялась приготовлениями к путешествию с возможно большей энергией. Мой отъезд огорчал Потемкина. Княгиня Долгорукая тоже была расстроена: ей было неприлично одной оставаться в армии. Накануне отъезда я пошла проститься к князю и поблагодарить его за внимание. Я уехала вместе с мужем, очень довольная тем, что мне удалось избавиться от образа жизни, который мне совсем не подходил.

Я вернулась в январе месяце прямо к моей матери, очень обрадованная свиданием с ней. Мой дядя и свекровь приняли меня очень нежно; моя дочь пользовалась великолепным здоровьем и испытывала невыразимую радость.

Несколько дней спустя я отправилась во дворец и была очень милостиво принята Государыней и Великой Княгиней. Я сохранила все свои преимущества в посещении собраний Эрмитажа и возвратилась к своему прежнему образу жизни.

Княгиня Долгорукая возвратилась в феврале, а князь Потемкин в марте. Крепость Измаил была взята приступом³⁴⁾, и кампания была окончена. Князь давал при Дворе и в городе праздники, один другого прекрасней, но ни один из них не был таким изысканным и новым, как праздник в Таврическом дворце. Он был устроен в огромной молдавской зале, где двойной ряд колонн почти составлял круг. Два портика разделяли его посредине, и между ними был зимний сад, великолепно освещенный скрытыми лампами. Там было много деревьев и цветов. Главный свет падал с круглого потолка, посередине которого находился вензель Императрицы, сделанный из стразов. Этот вензель был освещен скрытым источником света и ослепительно блистал.

Кадриль по крайней мере в пятьдесят пар открыла бал. Здесь находилось все, что было лучшего в столице. Присутствие Императрицы немало содействовало очаровательности праздника³⁵⁾.

Князь Потемкин пробыл в Петербурге только два месяца. Он разрешил моему мужу остаться в Петербурге до начала кампании. Надеялись на мир. Я ужинала с князем накануне его отъезда у его племянницы, г-жи Потемкиной, теперь княгини Юсуповой³⁶⁾. Он очень трогательно простился со мной, постоянно повторяя, что он никогда не забудет меня, и настойчиво просил меня вспоминать о нем и пожалеть его, так как он скоро умрет. У него было вполне определенное предчувствие. Он захворал, приехав в Яссы, и умер³⁷⁾ через несколько дней в долине, куда он приказал себя отнести.

В это время мой муж уже с месяц был в армии. Императрица послала князя Безбородко, чтобы заключить мир. Ни один офицер не мог, конечно, отлучиться, но я решилась написать ему просьбу об отпуске моего мужа. Он согласился. Спустя немного времени был заключен мир. Но скоро началась война с Польшей³⁸⁾. Муж должен был отправиться в армию, и я с ним. Моя мать и свекровь были очень огорчены этой новой разлукой, которая и меня очень беспокоила, как вдруг однажды пришел граф Марков и сказал мне, что Императрица занята составлением Двора для своего внука, Великого Князя Александра, и что мой муж будет назначен маршалом.

Эта новость вызвала всеобщую радость в нашей семье, тем более что Императрица очень лестно отозвалась о муже. Это случилось в апреле, а 21 этого месяца было рождение Её Величества, и в этот день должно было быть объявлено назначение должностей ко Двору Великого Князя Александра. Я ожидала этого дня с большим нетерпением. Наконец он наступил. Друг моего мужа, граф Ростопчин³⁹⁾, заехал ко мне, отправляясь во дворец, и сказал мне, что он, наверно, первый известит меня о приятной новости. У него был горбатый жокей, англичанин, которому он приказал дожидаться верхом перед одним из окон дворца и, когда граф покажется в окне и сделает знак платком, сейчас же галопом направиться ко мне и передать следующую записку:

Quand le petit bossu Seraapersu, Qiton entende un cri general: Vive monsieur le marechal!

Когда появится маленький горбун, Пусть раздастся общий крик: Да здравствует господин маршал!

Немного спустя стали говорить о браке Великого Князя Александра с принцессой Луизой Баденской.

ГЛАВА ВТОРАЯ 1792—1794

Императрица послала графиню Шувалову¹⁾ и г-на Стрекалова²⁾ ко двору маркграфа Баденского просить как его, так и наследного принца, чтобы дочь последнего, Луиза, приехала в Россию. Она прибыла 31 октября 1792 года вместе со своей сестрой Фредерикой, позднее королевой Шведской. Принцессе Луизе было тринадцать с половиной лет, ее сестре на год меньше. Их приезд произвел большую сенсацию. Дамы, посещавшие Эрмитаж, были им представлены каждая в отдельности. Я не была в их числе. Я только что оправилась от очень серьезной болезни после смерти моей второй дочери, прожившей всего только пять месяцев. Я увидала принцесс только две недели спустя после других дам.

Я имела честь быть представленной им во дворце, где был и» их апартаменты, примыкавшие к Эрмитажу. Я была поражена очаровательной прелестью принцессы Луизы. Такое же впечатление вынесли все, видевшие ее раньше меня. Я особенно привязалась к принцессе. Ее молодость и нежность внушали мне живое участие к ней и нечто вроде боязни за нее, от чего я не могла отделаться, отлично зная мою родственницу, графиню Шувалову, характер которой, склонный к интригам и безнравственный, внушал мне опасения. Императрица, назначив меня в штат принцессы, тем самым, казалось, разрешала мне проявить искреннее усердие, которое далеко не было официальным.

Я привожу здесь, что принцесса Луиза, теперь императрица Елизавета, сама рассказала мне о своем приезде в Петербург. .

«Мы приехали, моя сестра, принцесса Фредерика, впоследствии королева Шведская, и я, между восемью и девятью часами вечера. В Стрельне, последней станции перед Петербургом, мы встретили камергера Салтыкова, которого Императрица назначила дежурным к нам и послала навстречу, чтобы поздравить нас. Графиня Шувалова и г-н Стрекалов оба сели в нашу карету, и все эти приготовления к моменту, самому интересному в моей жизни и всю важность которого я уже чувствовала, наполняли мою душу волнением, когда, въезжая в городские ворота, я услышала, как воскликнули: Вот мы и в Петербурге!»

«Невольно, в темноте, мы с сестрой взялись за руки, и по мере того, как мы ехали, мы сжимали друг другу руки, и эта немая речь говорила нам о том, что делается внутри нас».