Вахтангов

Артисты кажутся Наде существами необыкновенными, из другого мира. Она не берётся судить об их искусстве. А Женя, напротив, видит в герое и в актёре прежде всего человека, который умно или глупо, талантливо или бездарно решает на сцене ту или иную жизненную задачу. И на этом в конце концов сходятся оба: так или иначе театр для них — испытание человека.

Общие интересы у Евгения и Нади переплетаются все теснее. А вместе с тем все очевиднее для обоих становится, как они постоянно нужны друг другу. Когда Евгений уехал в Ригу, а затем перебрался в Москву, разлука обостряет у него чувство душевной неустроенности.

Осенью 1904 года Надя приезжает в Москву, поступает на Высшие женские курсы и поселяется в одной квартире с Евгением, в комнате вдвоём с курсисткой из Вязьмы.

В октябре 1905 года во второе воскресенье — день свадьбы Евгения и Нади. Они решают отпраздновать его тем, что для обоих со дня первой их встречи стало самым дорогим и за четыре года укрепило их союз. Конечно, это театр! Они идут на дневной спектакль в Московский Художественный театр посмотреть ещё раз «Чайку» А. Чехова — пьесу о людях, посвящающих себя искусству. А в шесть часов вечера Евгений и Надя скромно венчаются в церкви Бориса и Глеба на Арбатской площади.

О своей женитьбе Евгений сообщил отцу не сразу, вскользь, в очередном письме. Женитьба — его личное душевное дело, отец давно уже не имеет с этим ничего общего.

Но у Богратиона Сергеевича всегда недоставало чуткости к естественному ходу событий. Узнав о свадьбе, он в бешенстве проклял молодожёнов. Наследник безрассудно нарушил его планы. Отец подыскивал богатую невесту, чтобы и капиталы приумножить и Евгения покрепче привязать к «делу». Но Евгений жил своей жизнью, наслаждаясь свободой.

В дни декабрьского восстания в Москве в одном из переулков у Малой Бронной видели юношу студента, руководившего постройкой баррикад и медицинской помощью раненым. Он вносил в это дело неисчерпаемый энтузиазм, огромную энергию, увлекая других.

Пока я жив

Революцию Евгений Вахтангов принял как счастливую грозу нравственного освобождения, как великий душевный подъем людей…

Подавление декабрьского вооружённого восстания переживает как личную трагедию.

Его ужасает страшное зарево, несколько ночей полыхающее в небе над героически сопротивляющейся рабочей Пресней. Его подавляют безмерное горе одних, потерявших своих родных и товарищей на баррикадах и в тюрьмах, безмерное малодушие, идейная хилость и предательство других.

Он с отвращением наблюдает торжество полицейского сапога и черносотенцев.

Произошло как будто полное крушение надежд создать новый, гуманный, справедливый мир путём прямой вооружённой борьбы.

Нет, Вахтангов не теряет веры в силы человека — этой веры он не терял никогда, — но он отдаёт дань душевной растерянности.

Угадывая подавленное состояние сына, Богратион Сергеевич хочет закрепить своё торжество. Весной он посылает Евгению телеграмму с приглашением приехать домой вместе с женой.

Евгений и Надя хорошо знают: там их ждёт безрадостная, жестокая борьба с упрямым, суровым фабрикантом, скупщиком человеческих душ. Но ехать надо. После декабрьских событий Московский университет снова закрыт. Деятельность любительских кружков задушена. Евгений томится в столице без дела. И нет средств к существованию.

Дома Богратион Сергеевич не забывает ежедневно напоминать молодожёнам: если они подчинятся его воле, он наградит их богатым наследством. Этой заманчивой, по его мнению, перспективой он надеется образумить, наконец, сына и, рассчитывая на поддержку молодой рассудительной снохи, вновь настаивает, чтобы Евгений разделил бремя его коммерческих хлопот и вошёл в «дело». Надежду Михайловну он принуждает работать в конторе фабрики и даже кладёт ей небольшое жалованье. Оно пойдёт ей «на булавки»: по его мнению, всем необходимым она. дома обеспечена. За обедом он тем не менее не устаёт повторять: «Вот вы где сидите, на шее сидите!..» Чтобы поменьше слышать тупую пилу, Евгений тоже выполняет мелкую работу в конторе.

Летом 1906 года Евгений с увлечением режиссирует и играет в спектаклях и концертах Владикавказского музыкально-драматического кружка и упорно продолжает преподносить Богратиону Сергеевичу сюрпризы.

Как раз напротив «наследственного» предприятия прохожих привлекает цирк Яралова. На одной стороне улицы красуется солидная вывеска «Табачная фабрика Б.С. Вахтангова. Существует с 1869 года», а на противоположной — афиши, приглашающие в помещение цирка на спектакли музыкально-драматического кружка — какой позор фамилии! — «с участием г-на Вахтангова»: «Сильные и слабые», пьеса в 4 д. Н. Тимковского (29 июня); «Три смерти», лирическая драма в 1 д. А. Майкова (20 июля); «Казнь», драма в 4 д. Г. Ге (6 августа); «Благодетели человечества», драма в 3 д. Ф. Филиппи (25 августа)…»

Среди любителей, группировавшихся вокруг Вахтангова, разумеется, было много молодых людей, которые поначалу не ставили перед собой никаких иных целей, кроме пробы свободного самовыявления. Действовал несложный мотив. Выпавшая на долю человека обыденная личная жизнь скупо ограничена и поневоле бедна — она беднее возможностей, таящихся в человеке, и далеко не исчерпывает их. И вот приходит на помощь вторая жизнь — на сцене, в поэтических образах разных людей, лирическая, героическая, драматическая жизнь, внешне условная, но подчас духовно даже более реальная, чем сама обыденность, поскольку эта новая, поэтическая жизнь посвящена самой важной правде и позволяет тебе полнее и откровеннее выразить твои симпатии и антипатии, а тем самым утвердить себя.

И не ради ли права «лицедея» прожить на сцене не одну, а несколько воображаемых увлекательных жизней, оставаясь в то же время всегда самим собой, идут молодые люди в самодеятельный театр? Не эта ли способность сцены духовно раскрепощать и обогащать человека и вместе с тем содействовать его гражданскому самоопределению их манит?

Здесь всегда присутствует стремление отойти на какое-то расстояние от данности, уйти от обыденной слишком прозаической и «узкой» действительности, испытать свои таланты и душевные качества в каких-то новых интересных вариантах, на каких-то нехоженых тропинках человеческих возможностей.

Но вместе с тем здесь всегда и неотступное желание вернуться в обыденную жизнь, но уже с открыто высказанной критикой существующего. Выразить своё отношение к людям, к понятиям, правилам и нравам, которые тебя окружают, стремление во все внести свои поправки, высказать публично свой протест и свои идеалы. Таким образом, уход от обыденной реальности здесь мнимый, он носит условный характер; сцена, собственно говоря, только приём, только средство, чтобы полнее и определённее выразить своё отношение к существующему. А если при этом ты сумеешь зажечь зрителей, значит владеешь довольно сильным средством общения и убеждения. И что может быть увлекательнее, чем возможность живого воздействия на окружающих людей, благодаря которому они, может быть, пересмотрят свои сложившиеся взгляды, правила, обычаи и под твоим влиянием начнут любить и выбирать в жизни то, что ты им подскажешь, и ненавидеть то, что враждебно тебе?..

Не в этом ли заключается главное «зерно» любительского театра? То «зерно», к которому многие кружковцы поначалу приближались почти бессознательно, а затем, постепенно все больше увлекаясь такой задачей, растили это «зерно» общими коллективными усилиями и все отчётливее осознавали свою общественную роль?

Вот это и привязывало молодого Вахтангова к деятельности руководителя-режиссёра в любительских кружках, а вовсе не желание наскоро набить себе руку, приобрести ремесленно-профессиональные навыки. Он стремился помочь участникам кружков поглубже заглянуть в человеческие характеры и отношения, в повседневную действительность, чтобы осмыслить её, подняться над нею, а затем вернуться к ней со сцены в зрительный зал, будя и будоража чувства, направляя мысль зрителя.