Дневник Штукатурова

Часов в 10 нам приказали без шума отходить. Спотыкаясь на каждом шагу в темноте мы шли назад. Батальонный удрал вперед, предоставляя ротным командирам вести людей.

Стал накрапывать дождь и ночь была такой темной, что рядом стоящего человека не было видно. Приходилось идти по слуху, конечно, падая и спотыкаясь ежеминутно.

Сегодня, если бы у нас было столько же артиллерии, как у противника, он понес бы большие потери{35}. Мне очень хотелось пить, так как целый день у меня не было во рту ни одной капли воды. Услышав близко журчание ручья, я пошел туда, но стремглав полетел вниз. Опомнившись, увидел, что отделался только ушибами, выпил долгом две кружки воды и немного торопливо налил во фляжку.

4 сентября.

Утром пришли на дорогу, которая вела в горку покрытую высоким красивым лесом{36}. Здесь по обеим сторонам дороги встали в окопы, заранее приготовленные. Спать так хотелось, что я дремал на ходу. Здесь с удовольствием попили чаю и затем я уснул. Днем несколько раз принимался идти дождь. Потери за вчерашний день в нашей роте – 35 человек убитых и раненых. В других ротах потери были более значительны.

Мы думали, что здесь будем ожидать немцев, но вечером внезапно приказано было отступить. Перешли мост через Вилейку и пошли влево. Идти было неудобно: грязь, дождь и непроницаемая темнота. [164]

Очень устали, разбили ноги и выбивались из сил{37}.

Утром на следующий день остановились на поляне, а затем пошли дальше в лес. Пройдя несколько верст, встали у домика. Вскипятили чай, у огня обсушились и улеглись. Часа в два выступили и, покружившись, вышли на дорогу.

По дороге шли длинной вереницей повозки обозов и полки. Трудно было двигаться в этом нескончаемом море людей и лошадей. Наконец, вошли в ряд хуторов, расположению недалеко от дороги. Тут нас квартирьеры развели по сараям, но нашему вэводу места не хватило. Скоро, однако, нас повел, поизбу, где мы улеглись. Дали обед. Ночь спали.

6 сентября.

В 5 часов утра вышли на дорогу, по которой шли другие полки. Вели нас ускоренным маршем{38}, так как противник слева напирал. У нас была задача, по словам батальонного командира, прикрыть отступление.

Привели на гористую местность и 2 батальона пошли на позицию, а наш батальон в резерв в деревню. Нашу роту поместили в огород, близ сарая. Только что вскипятили котелки, как нашим ротам приказали построиться, а затем бегом повели на горку, где и приказали окапываться. Чувствовалась тревога, паника, особенно на правом фланге.

Вскоре наши войска начали отступление. Наша рота снялась последней, но лишь только мы начали отходить из леса, как над нашими головами начала рваться шрапнель, но к счастью противник брал немного высоко и мы пробежали сравнительно благополучно. Только одного Калиныча ранило, а одного убило{39}.

Полк наш остановился около деревушки, где приказано было окопаться. Почва была болотистая, углубляться было нельзя: мы сделали прикрытие из нарезанных дернин. Начало темнеть. Чтобы было хоть что-нибудь видно впереди, наши запалили близ стоящую деревню. Целое море пламени бросало свет далеко вперед. Было очень холодно и шел дождь. Ноги увязали в болоте. Я было лег, но вода стала наливаться за ворот, и я страшно озяб. Тотчас вскочил и немного побегал. [165]

С наступлением ночи началась ружейная перестрелка влево от нас, но вскоре прекратилась.

Оттуда передавали, что противник наступает и слышны были крики. Один наш трусишка пронзительно крикнул: «спасайся кто может…» но вскоре опять успокоилось. Однако прошло не более получаса времени, как открылась в ночной темноте частая стрельба. Из соседней роты нам передали, что немцы забрали одну из наших рот в плен{40} и стоят шагах в 200 от стоящей налево от нас роты. Общее руководство всеми утратилось в ночной темноте, каждый делал, что хотел. Кто отходил, кто занимал еще окопы. Слева к нам несколько раз заходили стрелки соседней роты и просили доложить нашему ротному командиру, что им делать дальше. Но ни нашего, ни их командира не было. Недалеко от нас раздался возглас из цепи наступающей немецкой пехоты на русском языке: «сдавайтесь». В ночной тишине этот возглас несколько раз повторялся.

Скоро нам было приказано отходить левым флангом и окопаться лицом к леску, что мы и сделали. Оттуда нас обстрелял противник, но в атаку не пошел. Когда прекратилась стрельба, нам приказали отходить за деревню, где после некоторого брожения с места на место мы начали окапываться. Не успели мы выбросить несколько лопатокъ земли, как приказали прекратить работу и идти в те окопы, из которых мы вышли. Мы исполнили приказание{41}.

Из виденного и пережитого мной за последнее время, приходится сделать заключение, что главное горе наше происходит оттого, что мало хороших, преданных делу, офицеров. Правда и в нижних чинах нет прежнего задора и гордости, как вначале войны, но все же при хорошем руководстве много можно сделать. В войсках нет прежнего под'ема, видимо люди устали, есть равнодушие ко всему, но слава Богу, уныния нет{42}.

7 сентября. Утром мы ожидали, что противник откроет артиллерийский огонь по нашим окопам и разрушит их, а потому каждый, как кто мог, улучшили свои окопчики. [166] Место явно было выбрано неудобным, но нам приказали сидеть именно здесь, и мы сидели.

Вскоре в лесок потянулись неприятельские кухни и обозы, но мы ничего не могли поделать, кроме того, что докладывали каждый раз ротному командиру. Результата не было, и немцы ездили в лес и из леса и ходили колоннами. Бездействие нашей артиллерии вызывало досаду солдат тем более, что немцы и по одному человеку не жалеют выпускать снаряды{43}. А мы по такой хорошей цели не открывали огня; ружейные пули, которые мы усердно выпускали, давали мало поражений на такой дистанции. Часов около 10 противник открыл частый и меткий огонь из орудий по нашим окопам. Страшный треск рвущихся снарядов оглушил меня. Кругом нас настолько изрыло землю снарядами, что дерном и землею с ног до головы засыпало нас. Несколько окопов было разбито. Человека 4 убило и несколько ранило.

Несколько человек, схватив винтовки, побежали в другое место, я решил остаться до конца, положась на волю Господню. Когда противник перестал стрелять, я, оглянувшись, увидел, что в окопах осталось нас человек 15, а остальные убежали. Через полчаса или около этого противник опять открыл артиллерийский огонь и вместе с тем затрещал пулемет. Я посмотрел вперед, и хотя немцев близко не увидел, но понимая, что такой незначительной горстью людей нельзя защищать окоп, я побежал вместе с оставшимися с мной стрелками к деревушке. Мимо нас с визгом пролетело несколько пуль, но меня не задело. Придя в деревушку, я присоединился к ротному командиру.

Видя, что мы отходим, другие роты тоже показались из окопов и побежали. Таким образом началось общее{44} беспорядочное отступление. Ротные командиры бродили без солдат. Мы пробежали мимо батареи, которая все еще продолжала стрелять. Видя, что мы отходим, батарея быстро подала передки и ускакала. Мы кое-как начали разбираться и строиться. Навстречу нам шли новые войска. Я нашел подпрапорщика своей роты и вместе с ним присоединился к остатку роты. [167] Мы составили как бы отделение. Здесь нам пришлось нести цинки в штаб полка. Под'ехал батальонный командир, приказал, возвратившись из штаба, идти в резервный батальон. Не найдя штаба на прежнем месте, мы блуждали и увидели, что наш полк пошел в наступление, навстречу попадалось много раненых. Товарищи хотели нести цинки обратно, но я сопротивлялся этому, так как, может-быть, нашему полку не хватает патронов, пока мы ходим взад и вперед, полк может оказаться в затруднительном положении, и это с нашей стороны будет недобросовестно. Правда, нести цинки в полк было очень трудно; приходилось делать перебежки, неся две тяжелые цинки. На наше счастье увидели несколько человек, которые нам помогли. Я повел потом тяжело раненого и довел его до места где были санитары{45}. Мы пошли отыскивать наши роты, но пробродив часа два, ничего не добились и решили идти в штаб полка. Мне очень было тяжко, что в то время, как мои товарищи по роте, быть-может, сражаются, я хожу, как брjдяга, но ничего нельзя было поделать. Потом страшно хотелось хлеба покушать: его не получали трое суток, а пищу два дня. Но куска хлеба взять было негде.