Моя тайная война

Через несколько дней у меня в руках оказалось достаточно материала, чтобы приступить к составлению проекта программы, нужной Габбинсу. Для большей убедительности я решил привести примеры из области европейской политики, и в особенности политики фашизма. Я сжал проект до полутора страниц обыкновенной писчей бумаги и доложил Габбинсу по телефону, что документ готов. Через пять минут он позвонил мне сам, сообщив, что в тот же вечер созывает совещание в кабинете у Чарльза Хэмбро (во время войны Черчилль назначал своих друзей из Сити на высокие посты в УСО и СИС, в том числе он не забыл и своего банкира Чарльза Хэмбро, который возглавлял УСО в 1942-1943 годах. - Прим. авт.) для обсуждения проекта. Это было для меня первое реальное дело в английской разведке после падения Франции.

Габбинс привел на совещание нескольких сотрудников из своего аппарата. Хэмбро приветствовал нас в свойственной ему располагающей манере, так что мы почувствовали себя непринужденно. Он взял составленную мною бумагу и зачитал ее вслух, медленно и вдумчиво. Закончив, заметил, что это разумный документ. Сотрудники Габбинса, как по команде, с серьезным видом закивали в знак согласия. У них был вид привыкших к беспрекословному повиновению военных. К моему удивлению, Габбинс весело улыбнулся. "Именно то, что я хотел, - сказал он, подчеркивая слова. - Именно то... Что вы скажете, Чарльз?" Хэмбро ничего конкретного не ответил: возможно, он думал совсем о другом. "Вот и составьте эту программу",- предложил мне Габбинс. На этом совещание закончилось.

Теперь у меня были конкретные обязанности, что давало мне право на рабочее место в учреждении Габбинса. Я стал работать не в доме номер 64, а выше по Бейкер-стрит, в сторону Риджентс-парка. Я приступил к составлению программы, расширяя свои черновые наброски до объема полных лекций. И все же я не был счастлив. Новую школу предполагалось разместить в Бьюли в Хэмпшире, далеко от Лондона. Такое расстояние очень мешало бы реализации других моих целей. Порой хотелось бросить все это дело, но меня останавливали два соображения. Во-первых, необходимо было сохранить свое положение в секретном мире, куда я получил доступ. Глупо было бы увольняться, пока не появилась ясная перспектива другой работы в этом же мире. Во-вторых, лишние знания никогда не помешают, и я ничего не потеряю, если узнаю, что делается в широко разветвленной сети учебных заведений управления специальных операций. Я решил остаться, пока не подвернется что-нибудь более стоящее.

Я не сомневался, что руководство учебных заведений отпустит меня, когда я захочу. Я знал, что лектор из меня получится никудышный. Дело в том, что с четырехлетнего возраста у меня появилось заикание, иногда я мог с ним справиться, иногда нет. Кроме того, меня мучили сомнения относительно содержания моего лекционного курса. Перспектива говорить о политической подрывной деятельности меня не пугала. В Англии в то время было мало людей, которые сколько-нибудь разбирались в этом деле, а я все же имел небольшой опыт в этой области. Беспокоило меня крайне поверхностное знакомство с методами пропаганды. Правда, мне приходилось сочинять листовки, но я понятия не имел о том, как они печатаются.

До сбора в Бьюли еще оставалось некоторое время, и я решил восполнить пробелы в своих знаниях. Я старался как можно чаще посещать Уоуберн-Эбби, где всегда вялый Липер председательствовал на заседаниях сотрудников "черной пропаганды" в управлении политической войны. (За четыре с лишним года Липер мало изменился. Я встретил его летом 1945 года. Он апатично бил мух в английском посольстве в Афинах, когда Греция уже начинала бурлить.) Я с удивлением отметил, что Липер способен раздражаться. Поговаривали, что у него были частые стычки с доктором Дальтоном и что добрейший доктор не раз страдал от Липера. Это отчасти подтверждается и в мемуарах самого Дальтона.

Если новая Бейкер-стрит стала вотчиной дельцов банковского дела, большого бизнеса и юстиции, то Уоуберн осаждали работники рекламы. За пределами собственного убежища Липера это учреждение напоминало филиал рекламной фирмы. Были, конечно, исключения, такие, как Дик Кроссмен, Кон О'Нейл, Сефтон Делмер и Валентайн Уильямс, но большинство сотрудников, как мне казалось, имели именно тот опыт, в котором я больше всего нуждался.

Сначала они отнеслись ко мне несколько сдержанно. Как и во всех учреждениях, особенно новых, в Уоуберне остерегались посторонних людей. Вскоре, однако, убедившись в моей искренности и готовности принимать их советы, они изменили ко мне отношение. Очевидно, что тайные агенты в Европе будут заниматься пропагандой, хотим мы этого или нет. В этой ситуации мне представлялось разумным "просунуть ногу в дверь" Уоуберна - органа, ответственного за "черную пропаганду", в качестве полезного ему инструктора. После нескольких визитов я удостоился чести позавтракать с Липером. Присутствовавший на завтраке Валентайн Уильямс предложил подвезти меня в Лондон в служебном "роллс-ройсе". Я хотел поболтать с ним хотя бы о Клабфуте (главное действующее лицо серии шпионских романов, написанных Валентайном Уильямсом. - Прим. авт.), однако после хорошего завтрака он всю дорогу проспал.

В то время я занимался также и другой, пожалуй более важной, областью моих исследований. Преподавать агентам методы пропаганды - дело хорошее, но не менее важно содержание пропаганды. Рано или поздно агенты начнут получать конкретные задания, и необходимо заранее подготовить их к характеру предстоящих действий. Все это требовало определенной политической обработки агентов, с тем чтобы они прибыли на место деятельности, имея хотя бы какое-то общее представление о планах английского правительства. В Уоуберне же получить ответы на такие вопросы нечего было и надеяться. Липер и его сотрудники сами жаловались на недостаточное политическое руководство из Лондона.

С этой целью я обратился к Хью Гейтскелу, которого немного знал еще до войны, когда мы обсуждали проблемы Австрии. В то время Гейтскел был главным личным секретарем у Дальтона, получал все сведения, что называется, из первых рук. Гейтскел поддерживал тесную связь с Глэдвином Джеббом, на которого Дальтон возложил ответственность за деятельность на Бейкер-стрит. Гейтскел обычно предлагал встретиться за обедом в дешевом ресторане недалеко от Беркли-сквер, и, как правило, мы обсуждали мои проблемы за сосисками с картофельным пюре. Иногда после обеда мы шли к Гейтскелу на работу и консультировались с Джеббом или даже с самим доктором. Последний всегда был готов нас принять и угостить виски с содовой. (Я уже хвастался тем, что распознал в Габбинсе человека большого масштаба. Справедливости ради должен признать, что в Гейтскеле я никогда не замечал способностей первоклассного лидера "переднескамеечников" (на передних скамьях в английском парламенте располагаются представители правящей партии. - Прим. авт.), которые выявились впоследствии.)

В целом результаты этих встреч меня разочаровали. У Дальтона были свои неприятности с министерством иностранных дел. Тогда, как и теперь, легко было говорить о точке зрения министерства, но на самом деле там уйма народу и немало разных точек зрения. Когда же принимались во внимание все возражения против того или иного курса действий, итог обычно не вызывал энтузиазма. Чаще оказывалось, что англичане просто хотят восстановления статус-кво, существовавшего до Гитлера: возврата к Европе, где будут спокойно господствовать Англия и Франция при помощи реакционных правительств, достаточно сильных, чтобы поддерживать порядок среди своих народов и служить "санитарным кордоном" против Советского Союза.

Такая точка зрения, однако, исключала само существование управления специальных операций, целью которого, говоря словами Черчилля, было зажечь пожар в Европе. А этого нельзя было добиться, призывая народ к сотрудничеству в восстановлении непопулярного и дискредитировавшего себя старого порядка. Невыполнима эта задача была и потому, что настроения данного момента в значительной степени определялись победоносным шествием Гитлера по Европе. УСО могло действовать эффективно, только заранее предусмотрев перелом в настроениях в Европе, после нескольких лет войны, когда нацистское господство ожесточит людей и заставит взять свое будущее в собственные руки. Эти настроения, без сомнения, должны были стать революционными и покончить с Европой 20-х и 30-х годов.