Маршал Блюхер

Ворота распахнулись, и на Бердов мост выехал офицер. Он отдал какое‑то приказание, казаки вскочили в седла и поехали к Псковской улице.

И сразу же в ворота хлынула толпа.

Вася первым прибежал в свой цех. Заглянул в конторку и обрадовался: мастеров нет, можно делать, что тебе хочется.

У верстака, протянувшегося вдоль всей стены, увидел Алексея Киселева. Не скрывая ликования, он рассказывал товарищам:

— Директор выслушал нас, побарабанил по столу пальцами, кивнул головой на пристава и говорит: «Я казаков не приглашал. На этот счет есть приказ градоначальника — запретить публичные выступления на предприятиях. Вот господин пристав может подтвердить». Мы обступили пристава и дали ему понять — «выводи охрану, а не то плохо будет». Пристав — за трубку и звонит самому градоначальнику. Долго раскланивался перед телефоном, пока не упросил снять охрану и разрешить митинг. Причем заметьте, два раза признался: «С двадцатью шестью казаками оказать достойное сопротивление разъяренной толпе никак невозможно». Кликнули офицера. А тот рад–радешенек, что без синяков и шишек можно, удрать.

И все захохотали. Смеялись от души. И вместе со всеми радовался бескровной победе юноша без должности и звания Василий Блюхер. И гордость, совсем еще мальчишеская гордость овладела им — вот мы какие, заводские люди, как пошли стенкой и нагнали страху на самого градоначальника и прогнали казачий отряд.

…Забастовка продолжалась до 7 ноября и была прекращена по решению Исполнительного Комитета Совета рабочих депутатов.

Не прошло и месяца, как по заводам и фабрикам столицы вновь прогремело набатом:

— Бастуем! Товарищи, бастуем!

И вместе со всеми петербургскими пролетариями остановили завод металлисты Франко–русского.

Напуганный и обозленный, директор завода предпринял решительные меры по наведению «должного порядка». По списку, составленному черносотенцем Николаем Петрушиным и его приятелями, были уволены и арестованы вожаки забастовки.

Первым взяли Алексея Киселева.

Затем Вася узнал, что схвачены строгальщик Андрей Кругликов, токарь Михаил Егоров, кузнец Егор Анисимов. Уволены дружки — подростки Иоган Тере, Василий Некрасов, Алексей Семенов.

12 февраля 1906 года был арестован заведующий медно–прокатной мастерской инженер–технолог Сергей Петрович Вологдин [5].

Литейщики написали письмо директору Радлову. Просили «принять все возможные меры для освобождения из‑под ареста всеми уважаемого заведующего С. П. Вологдина».

Радлов сказал старосте цеха Ивану Борисенкову:

— Вологдин — политический преступник. Так что обращайтесь по другому адресу — в жандармское управление.

Вологдина любили, о нем говорил весь завод, о его аресте писали в газетах.

И, собираясь в тесной комнатенке Василия Медведева, его дружки часто вспоминали арестованных.

Вася слушал молча. Не положено мальчишке перебивать старших. И все‑таки не вытерпел, влез в разговор:

— А я вот знаю, кто донес на них начальству.

Дед круто повернулся:

— А ты что, видел?

— Видел! Николай Петрушин из литейной. Я слышал, как он наговаривал директору про Вологдина. И Алексею Петровичу угрожал: «Первым в Сибирь пойдешь».

— А ведь он дело говорит, — сказал токарь Александр Фирсов. — Пора Петрушина проучить. Растрясти его банду.

Это было в воскресенье. А во вторник, в обеденный перерыв, на Петрушина надернули рогожный мешок, швырнули в тачку и под свист вывезли за ворота.

В тот же день Петрушин уехал в свое село Рудник, что в Мещерских лесах. Вместе с ним подались в Калужскую губернию его приятели — Александр Петров, Иван Костылев и Петр Тишков.

На Франко–русском заводе Василий Блюхер продержался до конца 1907 года. Накануне рождественских праздников его уволили «за ненадобностью». Вот так же был рассчитан Алексей Шубин, проработавший девятнадцать лет на заводе и разбитый параличом. Его‑то «ненадобность» понятна, но Василий Блюхер был здоров и силен и хотя числился подручным слесаря, но мог работать самостоятельно. И за двоих.

Прежде чем получить расчет, Василий не спеша обошел мастерские и попрощался с товарищами. Заглянул и в заводскую библиотеку, понаблюдал, как староста Мальцев выдает книги, грустно сказал:

— Спасибо, Сергей Афанасьевич, за науку. У вас очень поучительная литература. Здесь без малого гимназию прошел.

— Чего там, самый жадный на книгу. Обидно, что увольняют. Вот что, Вася, если трудно будет, зайди ко мне на квартиру. Потолкуем, что‑нибудь сообразим, поможем…

— Ничего! Как‑нибудь устроюсь.

— Ну что ж! Счастливого пути!

Устроиться оказалось куда труднее, чем рассчитывал Василий Блюхер. Он вставал в шесть часов, пил горячий чай с черным хлебом и отправлялся искать свободное место. Крупные заводы обходил — там слишком много толпилось безработных. А на маленьких предприятиях чиновники лениво вертели заляпанную руками бумажку конторы Франко–русского и раздраженно говорили:

— Подручный… Не требуются.

И только на заводе военно–врачебных заготовлений нашелся честный человек. Прочел документ, поманил поближе, торопливо заговорил:

— Эту цидульку спрячь подальше. Увольняют по ненадобности инвалидов да неблагонадежных. Судя по облику, совершенно здоров, значит, был замешан в политических беспорядках. Остается одно — проситься в чернорабочие. А там мастера подмажешь и в слесаря попадешь.

— Так я же настоящий слесарь. Понимаете?

— А про это в бумаженции не сказано. Подручный — это еще не мастеровой. Я‑то получше наши порядки знаю.

Василий спрятал «цидульку» в карман и побрел на улицу. Что же делать? Ходить по дворам и просить, не нужно ли дровец распилить или помойку почистить? На такие дела много охотников. Может, поклониться какому‑нибудь купцу — возьмите в мальчики? Но из мальчиков давно вышел — усы и борода растут.

Невеселые думы оборвались на углу Мясной и Псковской улиц. Наткнулся на человека, сидящего на панели. Перед ним, заскорузлым дном вверх, лежала шапка, В ней сиротливо прикорнули две почтовые марки и медный пятак. Потемневшее от стужи лицо показалось знакомым. Вздрогнул:

— Вася Соколов! Ты чего это?

— Был Соколов, а теперь Слепцев. Вот сижу и ною: «Подайте слепому копеечку малым детишкам на пропитание». Считай, с сентября шестого года. Женка приводит. На работу бежит — посадит, обратно идет — поднимет. Да что‑то замечать перестали. Видать, здорово сменился народ на Франко–русском.

— Все время меняется. Как забастовка — так за ворота. А ты за пособием обращался?

— Как же, писала женка. Отказали. Почему, дескать, не сразу заявился в заводскую больницу к Нелидову. Может, где в другом месте последний глаз потерял. Ну, подождала и снова написала. Радлов наложил ручку: «Без последствий». В третий раз подала. И знаешь, отвалили—два рубля пятьдесят копеек.

Василий Блюхер сунул руку в карман, выудил последний рубль и, положив на темную ладонь, сказал виновато:

— Прости, Вася. Больше нет. Уволили меня под рождество. И рад бы…

— Да что ты! Обалдел совсем. За целковый я, бывало, два дня работал. Знаешь, я сам могу тебе дать. Скажем, гривенник. Поскольку ты безработный…

Василий Блюхер порывисто потряс левую руку слепому и торопливо зашагал к набережной Пряжки. Не вытерпел, оглянулся. Увидел — крупные пальцы нерешительно сжимаются в кулак. Соколов, Соколов… Как ты смеялся, как ты песни пел! Что они сделали с тобой?! И не только с тобой. Может быть, на соседнем углу вот так же сидит ослепший в литейной Франко–русского Яков Сафонов. Первое время он пробирался к Бердову мосту. Да в недобрый час чуть было не попал под рысаков директора. Радлов вскипел, приказал сторожам: «Отведите этого самого.., подальше. Какая возмутитель–ная демонстрация!» И сторожа отвели Якова Сафонова и внушили. Больше он на Бердов мост не приходил. А ведь понимал человек литейное дело, был любимцем Вологдина. И слесарь сборочной мастерской Максим Романов тоже был мастеровым высшего разряда. Сгорел на крейсере «Олег» при чистке правого холодильника. Вдове, оставшейся с пятью малышами, Радлов выдал единовременное пособие — 20 рублей.