Служение Отчизне

Ну, Скоморох (так меня всю войну звали товарищи, это был и мой позывной), пришло время держать экзамен боем!

Смотрю на «мессеров» как загипнотизированный, а они подходят все ближе и ближе, вот-вот начнут стрелять. Надо их упредить, иначе они собьют Ермилова, но почему он не реагирует? И впервые в жизни открываю огонь по врагу. Первая пара «мессеров» уходит вверх в сторону, вторая продолжает атаку. Доворачиваюсь, даю заградительную очередь, пара «мессеров» молнией проносится мимо меня. Смотрю на товарищей, их машины еле виднеются в дымке. А «мессы» — рядом. Резко задираю нос, пытаюсь атаковать, но тем самым совершаю непростительную ошибку: теряю скорость. И тут впервые вижу эрликоны — снаряды автоматической пушки «мессершмитта». Они потянулись шнурами один за другим, последовательно взрываясь в воздухе. Впечатление далеко не из приятных.

Увидев шнуры эрликонов, я растерялся. Куда деваться? Пытаюсь уйти от них в сторону — вижу, вторая пара заходит в атаку. Четыре «мессера» зажимают меня в железные клещи, я мечусь туда-сюда, чувствую, что мне несдобровать, что мой пятый вылет может стать и моим последним.

Немцы почувствовали мою неопытность, решили разделаться со мной. Они смаковали победу: нагло, уверенно заходили в атаки, выпускали длинные очереди эрликонов.

Я видел только четверку «мессеров», их трассы, горы и море. И ясно сознавал: надо уходить, но не паническим бегством — расстреляют. Надо огрызаться, увертываться, держа курс на Адлер.

А коршуны клевали и клевали цыпленка. Отстреливаясь, я стал уклоняться от огненных струй подскальзыванием: нос машины держу прямо, а рулем поворота создаю ей скользящий момент. Противнику это совсем незаметно, он только видит, что эрликоны проплывают и рвутся в сторонке от меня, думает, что мажет. Снова атака — снова то же самое.

Постепенно стал действовать более осознанно. Если сначала казалось, что меня атакуют сразу обе пары, то теперь до моего сознания дошло, что активно действует одна пара, а вторая следит за тем, чтобы сюда не нагрянули мои товарищи, но их опасения были напрасны.

Избегая попадания под трассы эрликонов, я упорно продвигался по направлению к Адлеру. Вот уже миновал Лазаревскую, Сочи, под крылом, промелькнула Хоста.

В душе теплилась надежда: наши выручат. Но помощи не было.

Немцам несложно было разгадать мой замысел. Они начали действовать более энергично, остервенело. Пары поменялись местами. Я подумал: наверное, до сих пор со мной возились молодые, как я, летчики, которых вводят в строй более опытные, а сейчас мне придется совсем туго.

Огненные струи заставляют меня энергично маневрировать. В один из моментов, когда надо мной пронеслась вражеская пара, я резко перевел самолет в набор высоты, дал очередь и тут вдруг почувствовал, что мотор моего истребителя дает перебои. Недаром говорится: беда одна не ходит.

Смотрю: внизу пологий берег, впереди — адлеровский выступ. До него не дотянуть, придется совершить вынужденную посадку вдоль моря на берег. Как некстати все это!

Скольжу влево, вправо, уклоняясь огненных трасс. А черные кресты наседают. И тут происходит неожиданное: мотор вдруг снова заработал.

Даю газ — внизу проплывают Кудепста, вот и Адлер. С ним пришло мое спасение: открыла огонь наша зенитная батарея, расположенная на возвышенности у аэродрома. Она отсекла от меня стервятников.

Как приземлился, не помню.

А вот удивленно-радостные лица друзей запомнились. Меня не ждали: майор Ермилов сказал, что я сбит.

Тяжелый разговор произошел у нас тогда с ним. Он упрекнул меня в том, что я оторвался от всех. Моих объяснений выслушивать не хотел.

— Я ничего не видел, знаю одно: место ведомого — в хвосте у ведущего, — категорически заявил он. Я смотрел на него и думал: «Или он не понимает, что ему грозила смертельная опасность, или делает вид?»

Это было тяжелее только что пережитого в воздухе. Как говорить с ним, чтобы он понял?..

Разрядку внес Володя Евтодиенко. Узнав о нашем разговоре с Ермиловым, он сказал:

— Слишком близко к сердцу не принимай. В полете все было не так, как надо, мы виноваты, а ты действовал правильно. Слава богу, что вернулся, еще повоюем…

Так завершилась моя первая встреча с «мессершмиттами». Явно не в мою пользу ни в воздухе, ни на земле.

Перебирая ее в памяти, я невольно унесся мыслями в далекое детство, в село Белогорское. Пришли мы с мальчишками купаться. Все знали, что я еще не умею плавать. Сняв трусики, я обычно заходил в воду, где помельче, и там барахтался. А тут вдруг случайно сорвался с берега и шлепнулся в место поглубже, скрылся под водой. Когда выбрался на поверхность и, дрожа от страха, выкарабкался на берег, там уже никого не было.

С перепугу в чем мать родила примчался домой, забился в угол и заревел. К моему удивлению, дома никого не оказалось. Успокоившись, оделся и выскочил на улицу. И тут вижу: вся в слезах, размахивая моими трусиками, крича: «Утонул, утонул!», бежит с берега моя мать. Увидела меня и остолбенела. Придя в себя, отстегала меня трусиками, а потом бросилась целовать. Оказывается, панику подняли убежавшие от пруда мальчишки.

…Уставший до предела, добравшись до постели, я уснул как убитый. Проснулся оттого, что кто-то меня тряс.

— Скоморох, вставай, вылет, — кричал в ухо Мартынов.

Я вскочил, глянул на часы — мать честная! — проспал двенадцать часов кряду!

— Шевелись, Коля, ведущие ждут нас…

Евтодиенко — Мартынов, Попов — Лаптев, Кубарев и я вылетаем в район Туапсе. У меня еще не прошло тяжелое состояние от вчерашних событий, а тут снова вылет.

В район Туапсе прибыли благополучно. Там обнаружили ФВ-189 и снова, как в первом бою, все разом навалились на него.

Кубарев, увидев, что получается свалка, ушел вверх. Я — неотступно за ним. И натыкаемся на пару «мессеров». Как раз тот случай, о котором говорил Дмитриев. «Мессы» не стали ввязываться с нами в бой, они торопились выручать свою «раму». Кубарев — за ними, я — следом и вдруг вижу вокруг себя шнуры эрликоров. Оглядываюсь: четверка «мессершмиттов». Они решительно отсекли меня от Кубарева, стали между ним и мной. Черт подери, почему мне так «везет» на четверки? Разве на моей машине написано, что я молодой летчик и со мной можно разделываться безнаказанно?

Придет время, я сам без труда буду отличать неоперившихся птенцов от бывалых воздушных волков. А пока что мне все секреты неизвестны, и я попадаю как кур во щи.

Кубарев был связан боем с парой. Я — с четверкой. Евтодиенко и Попов с ведомыми добивали «раму». Карусель вертелась минут десять.

«Вчера пронесло, сегодня — доконают» — такие мысли мелькали в голове. Я ожесточенно отбивался. Очереди выпускал одну за другой. Но ни одна из них не достигала цели. И это несмотря на то, что несколько раз на виражах я бил прямо в упор. Бронированные они, что ли?

Мое спасение было в том, чтобы уйти вниз, к своим. Но немцы не дают мне снизиться. Как же быть? Вот стервятник заходит в атаку. Уклоняюсь, а затем жму гашетку — очередь. Уворачиваюсь от нее, он ныряет вниз! Я за ним и, ни на что не обращая внимания, преследую его, бью из всего оружия. Скорость у него больше — он уходит, но и я добрался до своих, вижу рядом наш ЛАГГ-3 — это Сережа Лаптев. Он помахал крыльями: пристраивайся, мол. Они, оказывается, «раму» сбили и теперь готовились к бою с «мессерами». Но те, увидев, что мы собрались вместе, ушли восвояси.

Все живы, здоровы, пополнили боевой счет полка — довольные собой идем домой. Стоит яркий солнечный день. Вечнозеленый Сочи внизу сказочно красив. Голубое море прямо слепит.

— Ну вот, Коля, ты уже не только отбиваешься, но и сам нападаешь, — сказал на земле Евтодиенко.

— Какое там нападаешь. Пока только отбиваюсь.

— Ничего, Коля, у нас на Украине говорят: «За одного битого двоих небитых дают»…

Мы проведем еще несколько напряженнейших боев. И обнаружу я одну неприятную вещь: выпускаемые мною очереди все время проходят мимо целей. В чем дело? Рассказал об этом Евтодиенко.