Цезарь

Сумев подвести черту под эрой гражданских войн и установить новый политический режим «восстановленной республики» в форме очевидной для всех современников монархии, Август достиг абсолютно органичного существования в рамках своей власти, так как жил по «правилам игры», сочиненным им самим. Успех, отсутствие очевидного трагизма в судьбе и делают написание истинной биографии, с эмоционально-моральным зарядом, делом исключительно трудным. Это особенно очевидно в сравнении с жизнеописаниями его преемников, императоров династии Юлиев-Клавдиев: образы кровожадных, полубезумных тиранов, запечатленные Тацитом и Светонием, по-прежнему будоражат воображение наших современников, рождая все новые кинематографические и драматургические версии, питая историческую беллетристику. Занятным примером этого может служить роман отставного генерала, принца Левенштейнского Хуберта «Тиберий, республиканец на троне цезарей», написанный как бы от лица самого императора, втайне сочувствовавшего христианам 22.

Однако создание научных исторических биографий сопряжено с рядом трудностей, среди которых тенденциозность античной традиции далеко не единственная и не главная. Так, если биографии политических деятелей периода Республики (от Суллы до Цезаря) — это определенный «фрагмент» социально-политической истории Римской державы в целом, и соотношение истории и биографии умопостигаемо, то совместить жизнеописание Тиберия, Калигулы, Клавдия или Нерона и историю их царствования в широком смысле слова (включая все аспекты жизни необъятной Империи с ее провинциями) — дело исключительно трудное. Историки-небиографы успешно анализируют направленность политики того или иного принцепса, ее социальные корни, условия и результаты ее реализации в связи с общим развитием Римской державы, жизнью Италии и провинций, отдельных областей и городов в тот или иной период, но все это пока мало помогает постижению характера правителя, объяснению парадокса: неужели возможно процветание общества при столь отвратительной тирании?

Какое-то разрешение этого противоречия биографии и истории обязательно содержится в жизнеописаниях императоров. Самым радикальным способом является практически полное отрицание правдивости традиции. Так, еще А. Вейгалл написал экстравагантную книгу о Нероне 23, где представил того как артистическую натуру, друга и покровителя обездоленных, оболганного впоследствии представителями римской аристократии Тацитом, Светонием, Лионом Кассием. Но подобные малоубедительные попытки остаются единичными, так как отрицание традиции делает невозможной научную биографию, разрушая ее единственную источниковую базу. И потому смерть Германика навсегда останется темным пятном в биографии Тиберия даже в книгах тех авторов, которые считают причастность императора к этому убийству (если вообще эта смерть была насильственной) абсолютно недоказанной, а устранение Германика — совершенно невыгодным с точки зрения императора, оставшегося теперь один на один против Агриппины и ее детей.

В этом примере проявляется общая закономерность: ни один факт, засвидетельствованный традицией (если он не противоречит полностью данным других источников), не может быть отброшен, но должен быть объяснен. И главной задачей современных биографов становится поиск внутреннего логического обоснования в череде злодеяний и безумств тиранов. Не случаен в этом контексте и медицинский аспект — современные исследователи часто задаются вопросом: а были ли их герои психически нормальны?

Ответ дается всегда положительный: несмотря на отягощенную наследственность, никто из Юлиев-Клавдиев безумным не был, и если кого и следует подвергать соответствующему обследованию, то не императоров, а общество, сознание которого нуждалось в образах подобных монстров.

Пожалуй, наиболее активными были попытки найти ключ к биографии Нерона — вплоть до того, что создано международное общество нероновских исследований. Это объясняется прежде всего хрестоматийной отрицательностью образа, сформировавшегося уже в античной и, что может быть еще более важно для современной европейской культуры, в христианской традиции: «Для любого традиционно настроенного историка и, я бы даже сказал, для любого более или менее образованного человека Нерон — полубезумный, кровожадный император, описанный Тацитом, Светонием, Дионом Кассием». 24 Усилия современных антиковедов направлены, конечно, не на «реабилитацию» (как свидетельствует специальная статья Ж. Ванкенне «Нужно ли реабилитировать императора Нерона?»), 25 но на поиск той нити, которая помогла бы найти логику в действиях императора и объяснить противоречия, с тем чтобы создать более убедительный образ, согласующийся со всеми данными источников — и литературных, и археологических, и эпиграфических, и нумизматических.

Для этого предложены разные подходы. Ж. Шарль-Пикар, 26 сравнивая Августа и Нерона, подчеркивал революционность последнего, стремившегося заменить традиционную мораль эстетическим идеалом, превратить повседневную жизнь в вечный праздник. Э. Чизек 27 подчеркивал важность политической идеологии — стремления Нерона к реализации идеала теократической монархии эллинистического образца, время которой еще не наступило, что и обусловило его поражение и падение династии в целом. По мнению румынского историка, Нерон стремился изменить само мировоззрение римлян, освободить их ментальность от многочисленных табу их предков, ввести новый социокультурный код взамен отжившей свое и находившейся в кризисе системы ценностей, что требовало глубокой моральной и образовательной реформы, — все это в целом и называют иногда «неронизмом». Э. Чизек последовательно ищет объяснения злодеяний Нерона через параллельное исследование психологии героя и обусловившего ее исторического и культурного контекста. В результате ему действительно удается создать интересный, оригинальный портрет эпохи: режим Нерона не исчерпывается в книге своим политическим фасадом и охарактеризован как форма жизни, набор человеческих типов, духовная атмосфера, система жизненных и ценностных ориентаций 28. И вместе с тем нельзя не заметить, что использование арсенала современной культурологии и исторической психологии нарушает законы биографического жанра: несмотря на психологизм исследования, оно в большей степени объясняет специфику общества, нежели характер правителя и его судьбу.

Автор биографии Калигулы Р. Огэ вообще считает невозможным создание психологического портрета этого принцепса из-за крайней тенденциозности и недостаточности данных традиции: историку остается лишь объяснять поступки правителя психологией власти. Этому и посвящена аналитическая часть книги, где автор истолковывает все события царствования «монстра» Калигулы самой земной и неумолимой логикой — логикой борьбы за власть, и эту логику не смогли затемнить даже преднамеренно искаженные данные античной традиции, восходящей к врагам «несчастного императора» 29.

И действительно, со времени Тацита и по сей день драматургия императорской власти является стержнем, скрепляющим более или менее прочно многие биографические исследования. В этом ряду особо следует отметить книгу Л. Сторони Маццолани о Тиберии. 30 Автору удалось не просто объяснить те или иные деяния и преступления Тиберия, но создать при этом психологически убедительное, цельное биографическое повествование о благородном римлянине из славнейшего древнего рода Клавдиев, преданном идеалам Республики, но волею судьбы ставшем ее могильщиком, принцепсом-тираном. С большой силой показано, как императорская власть, к которой Тиберий не стремился и, в сущности, был ее противником, подчинила себе весь ход его жизни, исковеркав ее, и в конце концов привела к полной деградации этой незаурядной личности. На каждом жизненном повороте его традиционные республиканские идеалы и намерения парадоксально и трагически оборачивались укреплением режима единоличной диктатуры; его военные и дипломатические победы в молодые годы служили усилению Августа, хотя между обоими никогда не было личной симпатии и взаимопонимания. Искренним было и желание Тиберия, ставшего принцепсом в возрасте 56 лет, вернуться к республиканским порядкам, но все его действия приводили к обратному, так что объективно именно его правление знаменует собой оформление императорского режима как системы наследственной власти.