Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина

«Судьба» же поэта находилась внизу, в одной из комнат первого этажа — и звали его судьбу Natalie, и ее он тоже любил [756]. Прекрасная (чем-то, правда, отдаленно напоминающая Ольгу Ларину) madame Pouchkine была тогда брюхатой [757].

Через несколько месяцев она благополучно родила девочку — и девочку назвали Марией. Все вокруг знали, что подобным выбором имени Пушкин почтил свою бабушку, М. А. Ганнибал. Но только ли ее, давно почившую? Ведь некогда над беловиком «Посвящения» к «Полтаве» (того самого, что было адресовано княгине Волконской) поэт записал английскую фразу ^[758]: «I love this sweet name» [759] (V, 325). И вот теперь, в 1832 году, рядом с ним все-таки появилась его Мария Пушкина…

Существует предположение, что в феврале — начале марта 1833 года Пушкин опять нарисовал Марию Волконскую ^[760]. Примерно тогда же (около 23 марта) в Петербурге вышло первое полное издание «Евгения Онегина».

В этой книге поэт, кажется, послал новый привет княгине Волконской.

В качестве приложения к роману, состоявшему в окончательной редакции из восьми глав, Пушкин поместил фрагмент еще одной песни — он опубликовал «Отрывки из Путешествия Онегина». В предисловии к ним поэт написал, среди прочего, следующее:

«П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение (то есть исключение из романа „целой главы, в коей описано было путешествие Онегина по России“. — М. Ф.), может быть и выгодное для читателей, вредит однако ж плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. — Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф» (VI, 197).

Эти «несколько строф» завершались многозначительной строкой с многоточием:

А выше в «Отрывках» было сказано:

И далее следовало почти полтораста стихов об Одессе…

Автор и «добрый его приятель» снова оказались рядом, на берегу моря они еще более сблизились. Но еще важнее то, что именно одесская встреча друзей и описание Одессы позволили Пушкину выправить художественную структуру романа и объяснить «переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме». Публике, даже «тонким критикам», такая географическая подробность мало что говорила, а вот для самого поэта была нужна и крайне дорога.

Роман окончился «несвязным рассказом» об Одессе не случайно. Ведь как раз там, под «солнцем южным», в ноябре 1823 года Пушкин получил письмо Марии, позволившее вдохнуть в «Евгения Онегина» Жизнь и двинуть вперед едва теплившееся произведение. Там же автор объяснился с влюбленной в него девушкой — и тем самым подал дурной пример скучающему Онегину. Уехав оттуда же, из пыльной Одессы, отвергнутая и безутешная Мария Раевская вскоре стала «знатной дамой» — и ее путь к «подвенечному вуалю» через какое-то время покорно повторила Татьяна Ларина.

Многоточие здесь — знак ожидания: вот-вот автор получит «письмо любви» и затем произойдет все то, что произошло…

Одесса — удивительный город: она была и «колыбелью», и «переходом», и паролем «утаённой любви».

Почти десять лет минуло с того ноября — и в последних стихах роман вернулся к «началу своему», в «благословенные края» (VI, 203). Теперь композиция «большого стихотворения» — по крайней мере, для автора и одной из читательниц — стала безупречной и понятной.

Вот только вряд ли они, автор и читательница, некогда упустившие свое счастье (которое «было так возможно, так близко!..»; VI, 188), восторгались ее совершенством.

В сентябре 1836 года Пушкин, расссорившись с домовладельцем («управляющий которого негодяй»; XVI, 173, 393), переехал с многочисленным семейством на новую петербургскую квартиру — «на Мойке близ Конюшенного мосту» (XVI, 173). Он нанял в доме, «состоящем 2-й Адмиралтейской части 1-го квартала под № 7-м весь, от одних ворот до других, нижний этаж из одинатцати комнат состоящий со службами» (XVII, 646).

«Для большой семьи Пушкина квартира была не очень удобна, — читаем в современном путеводителе. — Кабинет поэта — большой и светлый, с тремя окнами во двор, но к нему примыкала с одной стороны передняя, где всегда находились слуги, хлопала дверь на парадную лестницу, с другой — детская. К этому времени у Пушкина было уже четверо детей» ^[761].

Жилье оказалось не слишком удачным — зато дом был особенным.

Это трехэтажное здание с 1835 года (после кончины матери) принадлежало княгине Софье Григорьевне Волконской, сестре декабриста. В молодости тут («при въезде в ворота от Пущинского дома») живал и предавался «шалостям» Бюхна ^[762]. А в апреле 1826 года здесь, как раз в бельэтаже, останавливалась приезжавшая в столицу хлопотать за мужа Мария Волконская. В этот дом — дабы проститься с Николино и свекровью — княгиня заезжала и перед отъездом в Сибирь. Тут прожил свою мгновенную жизнь маленький сын Марии.

Пушкин так и не сумел явиться к ней «просить пристанища в Нерчинских рудниках» — но поэт все же следовал за княгинею и наконец настиг ее тень.

В этом доме он окончил свой роман про капитанскую дочь Миронову, «благоразумную, и чувствительную девушку» с «пленительными» глазами (VIII, 299, 300), которую опять-таки звали Машей, Марьей Ивановной.

Интересно, подсчитывал ли Пушкин когда-нибудь, сколько его литературных героинь носили это «нежное имя»?

Тут, на Мойке, он и завершил «судьбой отсчитанные дни» (VI, 517).

«Наше отечество понесло большую утрату…»

Волконская смотрела на извлеченный «перстень верный» и тихо плакала. Всхлипнув, вспомнила про отца, про свои московские слезы в доме на Тверской и прощальный разговор с невесть откуда там взявшимся Пушкиным. При этом Мария Николаевна подумала: «Он так и не доехал до меня».

Сердоликовое кольцо лежало на столе, рядом с прочитанным письмом и влажным платком. Ненароком возникшая комбинация предметов напоминала пасьянс, в котором угадывалась вся жизнь Марии Раевской-Волконской: вот волшебный и жестокий Юг, тут Петербург с Москвой, последующие этапы биографии, а это (с краю) уже ее день нынешний, Сибирь…

Вот и ушли «златые дни»…

А над Петровским заводом между тем постепенно сгущались сумерки.

За стенкой, из соседней комнаты, послышались громкие мужские голоса: верно, к Волконским заглянул на огонек кто-то из приятелей мужа. Хозяйке надлежало привести себя в порядок, заученно стать comme il faut и выйти к этим неугомонным витиям.

И вообще — ей надо было встрепенуться и жить дальше, растить Мишу и Нелли. Княгиня поклялась вывести их, детей государственного преступника, в люди — и никто, ничто не остановит ее.

К тому же начиналась весна — значит, им всем до́лжно поторапливаться в Урик.