Иван Ефремов

Рождественский и Чудинов — оба рыжие, оба Константиновичи, оба сыновья бухгалтеров — были диаметрально противоположными по характеру. Иван Антонович шутил, что у него два ученика — первый как сядет в машину, так и едет до самого горизонта, а второй как начнёт копать, так и копает до центра Земли.

В издательстве АН СССР наконец вышла долгожданная «Фауна медистых песчаников…». В тексте книги были 92 рисунка и 33 таблицы.

Ефремов выявил значение фауны медистых песчаников для истории пермских позвоночных, показав её уникальность, и промежуточное положение между нижнепермской фауной Северной Америки и верхнепермской фауной Южной Африки. Охват материала был по-ефремовски широк: проанализированы условия захоронения позвоночных, проведена полная ревизия фауны, детально рассмотрены морфология, систематика, филогения, изучены типы морфологических адаптаций наземных позвоночных и условия существования фауны.

Ефремов описал три новых рода — фреатозух, фреатозавр, фреатофазма; учёный считал их наиболее архаическими формами в фауне медистых песчаников. В общем составе фауны учёный называет 18 родов и 22 вида.

Детальнейший анализ биологических особенностей позволил Ефремову сделать вывод о разнообразии условий существования медистых песчаников в целом. Главная особенность этого времени — влажный климат, обилие водоёмов и болотистых лесов.

С высоких, ещё не разрушенных Уральских гор быстрые реки стекали в долины, населённые разнообразными позвоночными. Реки несли их трупы на влажные низменности, где остатки быстро погребались под слоем наносов, медные руды замещали костную ткань, скелеты и черепа хорошо сохранялись.

Монография имела большое значение для геологической практики: фауна медистых песчаников стала основным звеном для разработки детальной стратиграфии континентальных пермских отложений.

П. К. Чудинов пишет: «В сравнении с другими палеонтологическими работами монография И. А. Ефремова очень индивидуальна. Уже в стиле изложения и глубине исторического обзора видна «рука» и подход Ефремова-историка, геолога, писателя. Обзор воспринимается специалистами как живое свидетельство, словно писал его очевидец-исследователь Приуралья. Ефремов знал время действия и закрытия каждого рудника, место и время каждой находки. По объёму и глубине собранных редких или уже утраченных сведений и архивных материалов книга И. А. Ефремова, ставшая библиографической редкостью, выходит далеко за пределы названия. Это своеобразная энциклопедия, своего рода памятник ушедшей в далёкое прошлое эпохе горнопромышленного освоения, труду энтузиастов-исследователей и горняков Западного Приуралья. Сегодня, спустя десятилетия после публикации, его монография остаётся в отечественной палеонтологии, изучении геологической пермской системы одной из немногих ярких и поистине поэтических страниц». [201]

«Каталог местонахождений пермских и триасовых наземных позвоночных СССР» был поставлен в план издания на 1955 год. Ещё в 1940 году Ефремов составил картотеку местонахождений, составившую потом основу реестра. В реестре не только систематизировались данные о захоронениях остатков на всей территории СССР, но и давалась оценка стратиграфическому значению остатков позвоночных. Б. П. Вьюшков уточнил необходимые данные.

Описание местонахождений унифицировано: местоположение, разрез, видовой состав, условия захоронения, стратиграфический горизонт, литература. Эта схема послужила основой для составления каталогов по местонахождениям других возрастов и групп ископаемых организмов.

Профессор Э. К. Олсон с некоторыми сокращениями перевёл каталог на английский язык, и работа послужила прототипом для классификации пермских местонахождений Северной Америки.

Практическое значение «Каталога» увеличила инструкция для поисков наземных позвоночных в континентальных отложениях: как и где искать, как производить раскопки, какие наблюдения за тафономией местонахождения особенно важны.

В 1954 году с научного Олимпа подул ветер перемен. В письме И. И. Пузанову, своему одесскому коллеге и доброму старшему другу, Ефремов пишет: «У нас в биологии назревает команда «к расчёту стройся». Наверху стали кое-что понимать, хотя и вряд ли осознали до конца, в какую бездну впихнули нашу биологию научные проходимцы и титулованные проститутки из АН. Пока будут срочные перевыборы Бюро отделения и разбор физиологических дел. К чему всё это приведёт — неясно, во всяком случае, сразу крутого перелома не будет, но всё же есть сдвиги, и на том хоть спасибо». [202]

Перевыборы бюро биоотделения состоялись, но переломить тенденцию последних полутора десятков лет было не так просто. Продолжаются разговоры о переводе ПИНа в геоотделение, и Ефремов продолжает отстаивать биологическую сущность палеонтологии.

Из цепких московских буден Иван Антонович стремился туда, где последние годы чувствовал себя так легко и свободно. Сухая, напоённая солнцем земля Крыма была так похожа на его любимую Грецию. Но врачи в этом году не только запретили ему водить машину, но и настоятельно не рекомендовали менять климат, уезжать из средней полосы.

Весной, в мае, в Коктебель смогла съездить только Елена Дометьевна, и то не просто ради отдыха, а ради выздоровления после сильнейшего бронхита. Лето она собиралась пробыть в Москве: Аллан оканчивал школу и должен был держать конкурс в МГУ, на геологический факультет.

Отпуск Ивану Антоновичу пришлось провести на Карельском перешейке. Досаждали комары и дожди. Но была возможность часто ездить в Ленинград, встречаться со старыми друзьями.

Алексей Петрович Быстров обычно пребывал в тяжёлом настроении. Его природная угрюмость была усилена развивающейся базедовой болезнью. У Ивана Антоновича сейчас энергии на то, чтобы без конца убеждать друга в его важности для науки, оставалось не так уж и много. Их дружба по-прежнему была крепка, однако она окрасилась в лирические тона.

С большим удовольствием он приезжал на Геслеровский (ныне Чкаловский) проспект. Там, в двухэтажном кооперативном особнячке, окружённом небольшим садом и деревянным забором, проживала Ирина Владимировна Вальтер, та самая художница, которая своими норвежскими рисунками подарила ему идею рассказа «Последний марсель». Её мужем был Юрий Петрович Маслаковец, доктор физико-математических наук и сотрудник Института Иоффе. В этом же доме, похожем на старинную городскую усадьбу, жила ещё одна семья — Алла Петровна Маслаковец, сестра Юрия Петровича, пианистка, преподаватель консерватории, и её муж Василий Васильевич Григорьев, инженер Ленгипротранса.

В этом весёлом, жизнелюбивом семействе мужчины были страстными охотниками и держали собак. Постоянное сочетание искусств — живописи и музыки — и точных наук насыщало атмосферу радостью познания. Иван Антонович казался особенно массивным, когда он усаживался в столовой на низком диванчике. Его окружали весёлый смех и добрые шутки, которые он так любил.

1955 год приносит Ефремову резкое обострение болезни сердца. Врачи говорили, что виной всему странный вирус, подхваченный палеонтологом в одной из экспедиций. Один старый врач распознал средиземноморскую лихорадку — периодическую болезнь, которая носит ещё название еврейской или армянской лихорадки и встречается крайне редко. Приступы на протяжении всей жизни бывают внезапными и чрезвычайно болезненными. Сначала непродолжительные, потом они становятся чаще и длительнее.

Тася, о которой речь впереди, почти не отходила от Ивана Антоновича, будучи не только его секретарём, но и няней, и медсестрой.

После прохождения Ефремовым медицинской комиссии — неизбежный уход на временную инвалидность. Это не уход из палеонтологии, не прощание с институтом и музеем, которым отдано так много лет жизни. Это просто передышка… Он вспоминал болезнь, которая сразила его весной 1942 года в Свердловске. Тогда он начал писать. Литература стала его спасительницей.