Королев: факты и мифы

8 сентября Циолковскому сделали операцию под местным наркозом, вырезали часть опухоли, устранили непроходимость. Во время операции он спрашивал хирургов:

– Нашли причину-то?

– Нашли, нашли, – успокаивал его профессор Плоткин.

Искать ничего не нужно было, все сразу было видно: cancer vintriculi inoperabilis 50.

После операции Константин Эдуардович был весел, шутил, сам своим шуткам смеялся. Он думал, что болезни больше нет, что опухоль вырезали раз и навсегда. Вскоре начался токсикоз. 19 сентября уснул поздно и не проснулся.

Умирающий Циолковский знал о ракетоплане и его конструкторе. Заведующий организационно-массовым отделом ЦГИРД Иван Петрович Фортиков писал Константину Эдуардовичу в 1933 году: «Наши опытные работы по реактивному самолету-ракетоплану „ГИРД-РП-1“ подходят к концу... У нас работает много высококвалифицированных инженеров, но лучшим из лучших является председатель нашего техсовета инженер С.П. Королев... Уже теперь он сделал для нас всех много и много. Он-то и будет пилотировать первый ракетоплан...»

26

Рекорды на XI слете достались трем планерам: ЦАГИ-1, РФ-6, двухместному КИМ-2. ЦАГИ-1 построили молодые конструкторы Врягов и Ильин. Коля Врягов внезапно умер накануне слета, все о нем горевали. РФ-6 («Рот-Фронт») сделал Олег Антонов. Он считался уже мастером (было ему 28 лет). КИМ-2 («Коммунистический интернационал молодежи») сконструировал тоже очень молодой конструктор планерного завода Емельянов. За этот планер Алкснис премировал его путевкой на учебу в Военно-воздушную инженерную академию.

СК-9 никаких рекордов не установил, никто его не отмечал. Правда, начальник слета Леонид Григорьевич Минов упомянул потом в журнале, что планер Королева отличается «прекрасным оборудованием пилотской кабины». Наверное, именно это обстоятельство заставило Минова предложить зарубежному гостю – чехословацкому планеристу Людвигу Эльзницу полетать с ним на СК-9 над Коктебелем. В газете «На страже» чех очень хвалил СК-9: «Я рад тому, что первым получил приглашение совершить полет на одном из лучших планеров... У меня от этого полета осталось замечательное впечатление» 51.

Впрочем, Королев быстро забыл о слете. Понравился его СК-9 кому-то или не понравился – сейчас это его мало заботило. Теперь надо превращать планер в ракетоплан.

После того как он добился признания своего детища на техсовете РНИИ, Королев начинает осуществлять проект РП-218. В помощники себе он взял Щетинкова, точнее – Щетинков был соавтором проекта, но как бы младшим соавтором, впрочем, подобная субординация нисколько Евгения Сергеевича не волновала. Он вообще совершенно искренне не понимал, как можно волноваться из-за назначений, званий, орденов. Волноваться можно из-за работы – это другое дело. И РП-218 волновал его по-настоящему.

Получалась очень интересная машина. Поскольку планер был двухместным, ракетоплан мог быть в двух вариантах: с одним летчиком и с двумя. Если поставить на него связку из трех азотно-керосиновых двигателей Глушко, его стартовый вес превысит полторы тонны и все-таки скорость можно получить фантастическую: 850 километров в час! Получалось, что при старте с земли ракетоплан мог залететь на высоту 9 километров, а если поместить на месте второго пилота баки, потолок вырастет до 20 километров – никто никогда на такой высоте на самолетах не летал.

– А почему, собственно, надо стартовать с земли? – задумчиво спросил однажды вечером Щетинков у Королева.

Истина еще не была изречена, но Королев все сразу понял, вцепился в логарифмическую линейку, словно ее у него отбирали, даже покраснел от волнения.

– ТБ-3, ТБ-3, – зашептал он, глядя сквозь Щетинкова.

– Да, лучше всего, пожалуй, ТБ-3, – согласился Евгений Сергеевич. ТБ-3 – тяжелый бомбардировщик Туполева, известный «в миру» как АНТ-6, был испытан Михаилом Громовым еще в самом конце 1930 года и признан одним из лучших самолетов мира.

– Что ему наш ракетоплан, когда он поднимает более семи тонн! – ликовал Королев. – Тут все может быть рекордным!

Новые расчеты показывали, что если прицепить ракетоплан к бомбардировщику Туполева, поднять на высоту километров в восемь и стартовать оттуда, то потолок маленького ракетного самолета возрастет до 25 километров, а в одноместном варианте – до 37!

– Это уже стратосфера, – сказал Королев.

Он был совершенно спокоен. Остыл. Они сидели до рассвета, пока за окном не загоготали гуси. Во след им визгливо залаяла африканская гиена: рядом был зоопарк.

Маленькая квартира Баланина на Октябрьской улице была тесна для двух семей. Нет и быть не может такой свекрови, которая бы считала свою невестку идеальной. Это психологически объяснимо: всякая невестка отбирает сына у матери. Идеальная теща намного вероятнее, потому что дочь она отдает. С малых лет мать девочки мечтает о счастливом замужестве дочери и к тому, что «отдать» ее придется, психологически готовится многие годы, тогда как мать мальчика многие годы живет в тревоге, что сына заберут, обманут, окрутят, уведут невесть куда, а главное – безусловно не будут заботиться о нем так, как заботится она. В данном случае вариант был, пожалуй, наиболее благоприятный: Сергей не был «маменькиным сыночком». С одесских лет он жил гораздо самостоятельнее своих сверстников, трудная учеба в Киеве эту самостоятельность укрепила и в Москве, живя с матерью и отчимом, он ее не утратил. Но все-таки, какими бы идеальными ни были отношения между матерью и женой, отдельно жить лучше.

В РНИИ Королеву дали сначала комнату. Между Петровкой и Цветным бульваром есть проход – улица не улица, проходной двор не проходной двор, невесть что, оканчивающееся с двух концов воротами. По одну сторону там находился знаменитый каток «Динамо», а по другую шли довольно унылые и весьма густонаселенные строения, где и получил Сергей Павлович в начале 1935 года комнату. Это было предельно убогое жилище, перестроенное по так называемой коридорной системе, с большой, заставленной керосинками и примусами кухней, долженствующей, по мнению идеологов коридорной системы, воспитывать коммунистические взаимоотношения в быту. Смрадная, пропахшая щами и грязным вареным бельем кухня гудела, словно заводской цех, в коридоре, уставленном сундуками, увешанном оцинкованными корытами, стиральными досками и поломанными велосипедами фирмы «Дукс», с визгом носились дети. После уютной тишины баланинской квартиры Петровка казалась сущим адом. Сергей Павлович с женой ночевали там два-три раза, но так туда и не переехали. Ксения Максимилиановна ждала ребенка и оставаться одна на Петровке робела. Так они и продолжали жить на Октябрьской с Марией Николаевной и Григорием Михайловичем.

Перспектива близкого отцовства и радовала, и заботила Королева, как всякого мужчину. Он очень смутно представлял, в чем и как изменится его жизнь с рождением ребенка, а честно говоря, старался об этом вообще не думать, философски успокаивая себя тем, что дети рождались и будут рождаться, все закономерно, и, слава богу, рядом и мама, и Софья Федоровна – старшие Винцентини с 1933 года жили в Москве, во Всехсвятском переулке.

Если у Ксении были почти идеальные отношения со свекровью, то у Сергея отношения с тещей и тестем были сверхидеальными: Софья Федоровна считала его человеком положительным, а Макс – просто любил, а потому он смело мог рассчитывать на их помощь после прибавления семейства.