Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

Последнее заседание комиссии, продолжавшееся почти пять часов, полностью было посвящено заслушиванию заявления Троцкого с итоговым анализом московских процессов, их характера и целей. Джордж Новак, являвшийся в 1937 г. секретарем американского Комитета зашиты Троцкого, вспоминает: «Троцкий был подвергнут детальному допросу юристами и перекрестному допросу членами комиссии. Он не только доказал фальшь московских обвинений. Он должен был упоминать важнейшие события всей своей жизни, раскрыть свои убеждения, описать и разъяснить головокружительные изменения в Советском Союзе от Ленина до Сталина. Он должен был проанализировать проблемы фракционных дискуссий в российском и мировом коммунизме, охарактеризовать ведущие личности, участвовавшие в борьбе, и коснуться всех фаз ожесточенной конкуренции между Сталиным и им самим, которая и привела к [судебным] процессам» [819].

«Когда он закончил, — пишет Глоцер, — аудитория, исключительно разнообразная, разразилась аплодисментами, которые были, по моему убеждению, совершенно стихийными. Этот момент я никогда не забуду». По завершении слушаний произошла прощальная встреча, которая состоялась на «нейтральной территории» — в доме тещи одного из журналистов, аккредитованных на слушаниях, которая жила неподалеку от «Голубого дома», на авенида Амберес в Койоакане. Во время дружеского ужина Дьюи и Троцкий, отойдя в сторону, обменивались мнениями о том, что происходило в последние дни. Дьюи сказал Троцкому: «Если бы все коммунисты были похожи на Вас, я стал бы коммунистом». Троцкий ответил: «Если бы все либералы были похожи на Вас, я стал бы либералом» [820].

Тем не менее подкомиссии и Комиссии понадобилось полгода, чтобы прийти к единодушным выводам о невиновности Троцкого и Седова и сформулировать эти выводы в кратком заявлении, а затем и в подробном заключении. 21 сентября 1938 г. Комиссия опубликовала декларацию, в которой, в частности, говорилось: «На основе всех [имеющихся] доказательств мы находим, что Троцкий никогда не рекомендовал, не вступал в заговор и не пытался реставрировать капитализм в СССР. Наоборот, он всегда был бескомпромиссно против восстановления капитализма в Советском Союзе и его существования в других странах. Мы находим, что обвинитель [Вышинский] фантастически фальсифицировал роль Троцкого перед, во время и после Октябрьской революции. Поэтому мы считаем, что московские суды были сфабрикованными. Поэтому мы считаем Троцкого и Седова невиновными» [821].

В последующие месяцы Троцкий вел с Дьюи оживленную переписку. Отчасти она касалась работы Комиссии и ее материалов, но постепенно вышла за ее пределы. Дьюи рекомендовал Троцкому принять своего друга, редактора филадельфийского журнала «Каммон сенс» Селдена Родмана, который «скептически относился к московским процессам». От имени кафедры философии Колумбийского университета тот попросил Троцкого написать статью о роли интеллигенции в социальных сдвигах. Касаясь московского процесса в марте 1938 г., Дьюи «писал: «Уверен, что признаниям на последнем процессе поверят только сталинисты, которых ничего не может потрясти. Наблюдаются большие изменения в общественном мнении во всем мире… Не только благодаря нашим докладам, но, вероятно, в еще большей степени в результате хода репрессий в СССР» [822].

Параллельно с американской Комиссией работала и комиссия в Европе. Она заседала в Париже и в Праге в мае 1937 г. под председательством авторитетного юриста Модильяни и пришла к тем же выводам, что и Комиссия Дьюи [823]. Однако Троцкого ждало еще одно разочарование «в стиле Билса», причем оно оказалось более серьезным, чем перепалка по поводу местонахождения и деятельности Бородина, так как касалось самого Троцкого. Возникшая полемика относилась к Кронштадтскому восстанию 1921 г., где Троцкий, как всем хорошо было известно, руководил подавлением мятежа. Член Комиссии В. Томас обратился к Троцкому с письмом, в котором ставил ряд риторических вопросов, сводящихся к тому, что цель не может оправдывать средства. Томас оценил Кронштадтское восстание как выступление в защиту подлинных идеалов революции, а его подавление как глубочайшую ошибку большевистской власти, в частности самого Троцкого.

Троцкий ответил на вопросы Томаса [824], но уклонился от дискуссии о цели и средствах в революции, заявив, что сама постановка вопроса абстрактна и допускает различные толкования. Касательно Кронштадтского восстания он упрямо, догматично и схематично повторил все те вымыслы, которые были сформулированы коммунистическими политическими деятелями и советскими историками. Троцкий утверждал, что восстание явилось результатом заговора белогвардейцев, а сами кронштадтцы были «серой массой с большими претензиями», требовавшей привилегий. Их выступление, по словам Троцкого, носило контрреволюционный характер, они овладели оружием, хранящимся в крепости, и их можно было подавить только силой оружия.

Ответ Троцкого вызвал целую серию критических откликов. Против Троцкого выступили такие авторитеты, как В. Серж, А. Цилига, Б. Суварин, М. Истмен. Все они опубликовали в печати суждения и факты, свидетельствовавшие, что кронштадтцы стремились к возвращению революции в подлинно пролетарское советское русло, протестовали против жестокостей военного коммунизма и террора по отношению к гражданскому населению. Троцкий вынужден был отвечать, причем скатился на банальные советские фальсификации, то есть, попросту говоря, лгал. «Я лично не принимал ни малейшего участия ни в усмирении Кронштадтского восстания, ни в репрессиях после усмирения», но «я был членом правительства, считал необходимым усмирение восстания и, стало быть, несу за усмирение ответственность» [825], — писал Троцкий, хорошо помня, где именно стоял его бронепоезд во время Кронштадтского восстания. К несчастью Троцкого, о местонахождении его поезда помнил и знал не только он. Троцкому напомнили, что поезд его стоял под Петроградом, а сам Троцкий осуществлял непосредственное руководство подавлением восстания не только в качестве члена правительства, но как нарком по военным и морским делам. Увы, дискуссия по Кронштадтскому вопросу продемонстрировала всему миру лишь то, что в большевизме Троцкого не устраивал только Сталин.

Выводы заседавшей в Мексике Комиссии по расследованию выдвинутых против Троцкого обвинений имели своим результатом положительный сдвиг в вопросе, казавшемся безнадежным. В эмиграции Троцкий не оставлял попыток получить визу на въезд в США. Связано это было прежде всего с тем, что организация троцкистов в Соединенных Штатах была самой значительной в мире и он надеялся своим присутствием еще больше способствовать ее укреплению. Неожиданно для Троцкого, в ответ на просьбу члена Комиссии Столберга к министру труда в правительстве Ф. Рузвельта [826] Фрэнсиса Перкинса, последний ответил принципиальным согласием выдать Троцкому въездную визу, со стандартным для Троцкого ограничением — невмешательством во внутренние дела США и обязательством воздержаться от политической деятельности, не связанной с Советским Союзом. Эти условия были Троцким приняты. Одновременно Троцкий получил приглашение выступить с лекциями в университете штата Северная Каролина. После контрпроцесса на обложке одного из номеров известного и влиятельного в США журнала «Тайм» был помещен его портрет [827] и популярность Троцкого в Америке выросла.

Вопрос с визами, однако, решал в Соединенных Штатах не кабинет президента, а Государственный департамент, который, неоднократно отказывая Троцкому ранее, отказал и на этот раз.