Дневники Фаулз

В полдень на Спеце, в холмах, воцаряется странное безмолвие; иногда, когда нет ветра, ничто не шелохнется, словно все живое отсутствует. Лазурное небо, яркое солнце и могильная тишина мертвой планеты. Такая тишина, что слышишь шум в ушах.

6 октября

Сегодня дверь в мою комнату отворилась, и вошел длиннобородый священник в полном церковном облачении; перед собой он нес крест и зеленую ветку. Я встал, что-то бормоча. Резким движением он стряхнул на пол воду и поднес к моим губам крест. Я колебался, но крест поцеловал, не придумав никаких отговорок. Он окропил водой с ветки мою голову и удалился, приняв как должное мои поклоны и enchantés [415]. Прелестный ритуал.

Это часть обряда очищения водой. Благословение на новый учебный год. Потом учителя сидели в общей комнате, ели ароматные пирожные, покрытые сахарной глазурью, и пили коньяк из больших бокалов. Грекам приходится отмечать каждый праздник. Своего рода компенсация за страх оказаться слишком традиционными.

Поиски дома для Роя Кристи [416]. Любопытно, что я впервые увидел дома на Спеце изнутри и теперь знаю больше о местной экономике. Снять дом с обстановкой здесь можно за 200–300 тысяч драхм в месяц [417]. Обстановка довольно простая. Длинная, обита я чем-то мягким скамья у стены, диваны, пестрые подушки, домашние растения, ярко раскрашенные бумажные иконки. В каждом осмотренном мною доме внутри было так же безукоризненно чисто, как и снаружи, где сверкала свежая побелка. Сантехнические условия всюду плохие; удобства во дворе, вода из бака, никаких кранов. Дома я обходил вместе с Египтиадисом; думаю, мы производили впечатление странной пары. Он невероятно услужливый и добросовестный — до такой степени, что это начинает меня раздражать, и я подозреваю, что он об этом догадывается. К тому же он неточно переводит мои слова. Я достаточно знаю греческий, чтобы понять, что он не передает моего вежливого обращения к хозяевам. Он говорит с ними резко и кратко, опуская мои добрые слова и комплименты. Осматривая дома, я пожалел, что не женат. Даже Джинетту я мог бы здесь вытерпеть — только бы вырваться из школьной тюрьмы, вести домашнюю жизнь.

Впервые после возвращения отправился бродить по холмам. Обычные безлюдье и тишина — только каменистые склоны и пихты. Через какое-то время это однообразие стало меня угнетать, я почувствовал себя больным. Сел и задумался о будущем: девятимесячное пребывание на острове не дает мне шансов завести дом и семью. Я обречен на холостяцкое существование. На меня нахлынули воспоминания о Моник; яркие желто-зеленые иголки торчали гусеницами на пихтах. Повсюду росли цикламены, нежные, трепещущие на ветру, лишенные запаха, маленькие Моник. Горло перехватил спазм невероятной тоски по ней; это происходило все реже, но все так же болезненно. Вокруг никого не было, будто я один во всем мире, но именно это я и ощущал. Как далеко Туар?

Гитара. Теперь я восхищенный владелец одной из них, Евангелос [418] купил ее для меня в Афинах. Я приобрел самоучитель игры на гитаре и уже узнал, насколько неуклюжие у меня пальцы

И несовершенный слух. Не хочу сказать, что вовсе лишен музыкального слуха, просто я совсем невежественный в этих вопросах. Евангелос обещал меня научить. Первый урок при свете лампы в обшарпанной спальне его дома не был удачным. Он не представлял, как надо учить, хотя сам играл превосходно. Мы просто слушали его игру. Придется учиться по книге.

14 октября

Педагокур — так называется школьный суд; пятеро учителей судят учеников. Микрокосм Греции. На судебное заседание допускаются все. Обвиняемые спорят до посинения, доказывая свою правоту, учителя наслаждаются ролью обвинителей. Правосудие исключительно южное: разбирается не столько конкретный случай, сколько прошлое ученика, его сексуальная ориентация, влиятельность отца, характер ученика, его успеваемость и прочие не относящиеся к делу факторы. Думаю, любое правосудие этим грешит. Но в греческом — это особенно бросается в глаза.

Египтиадис. Последняя «шутка» в его адрес — наличие у него внебрачного сына, который учится в нашей школе. Этот маленький мальчик с бритой головой действительно очень похож на беднягу. Другие учителя, особенно Гиппо, подстрекаемые директором, с удовольствием дразнят коллегу. Каждый раз, когда учителя собираются вместе, внимание автоматически сосредоточивается на Египтиадисе. Он мишень, плевательница, мусорная корзина для садистских наклонностей; каждый дает выход своей мании величия и желанию похихикать над близким. Им необходимо кого-то мучить, над кем-то потешаться, найти дурачка, чтобы утвердиться самим.

Я пытаюсь выступить в его защиту, но это невозможно: он сам подставляет щеку.

Однажды он сказал:

— В Греции надо быть циником.

Исключительно верное замечание. Истинный циник восхищался бы здешним лицемерием и коррупцией; лжециник (позер) мог бы переносить эти нравы, однако таил бы при этом злобу и имел нечистую совесть; хороший человек, лишенный цинизма, возненавидел бы Грецию.

И еще:

— В США вы говорите то, что вам нравится, но здесь лучше помалкивать. Если вас не поймут, над вами будут смеяться.

Тоже верно. Когда грекам кажется, что их невежеству или филистерству что-то угрожает, они насмешливо усмехаются.

Необычный день для этих мест — ни ветерка, солнца почти не видно из-за густых испарений. Все замерло — перламутрово-серое, дымчато-серое, голубовато-серое, — каждый цвет любовно смешался с серым. Я смотрел, как рыбаки днем вытаскивали сети, — брюки закатаны выше колен, открыв бронзовые ноги; истрепанные рубашки; они тащили сети и пели гимны, пели красиво, неторопливо, скорбно, в духе дня. К берегу медленно подошла лодка приглушенно-карминного цвета. На пристань ступил и благосклонно огляделся по сторонам деревенский священник, высокий, с сединой в темных волосах, в традиционной черной шляпе и с бородой патриарха. У воды стоял мальчик в зеленом костюме и внимательно смотрел на него.

Сумеречные бабочки, их здесь много. Иногда они залетают в комнаты. Почему эти солнцелюбивые существа летят в тень? Сегодня, наблюдая за одной из них, я понял почему. Она кружила по комнате, зависая в воздухе над разными предметами, и как бы проводила инвентаризацию. Цветы — вот что она здесь искала. В это время года цветы на острове растут в основном там, где можно найти влагу, — на тенистых склонах и в долинах. Сколько поколений сменилось, пока это стало понятно? И у бабочки, и у меня. Я рассуждаю, как Дарвин. Особое очарование изучения природы заключается в попытке постичь отдаленные пути ее развития. Это сродни страсти к путешествиям. Tout comprendre [419]. На днях мне показалось, что я уловил особый крик, издаваемый белыми трясогузками после того, как они поймают мошку. Словно узнал новое слово в трудном языке.

Думаю, что стал поэтом случайно. В двадцать лет творческая энергия бурлила во мне и искала выхода, а поэзия — единственное, чем можно заниматься, ничего не зная о технике стихосложения, не читая специального руководства. Мне кажется, это было удачей. Теперь я художник широкого, а не узкого профиля; я чувствую себя жизнеспособным, чувствительным, полным всхожих семян, катализатором, водоразделом, человеком с многогранным интеллектом. Сейчас, в поэзии, я наивен в своей попытке достичь ясности.

11 ноября

Еду в Пирей встречать Роя Кристи и его жену. Их пароход пришел — необходимые формальности, приветствия, два дня на Афины, Акрополь. Для меня они — как новые игрушки: я наблюдал за их реакцией, проверял, чувствовал свое превосходство, был их гидом и переводчиком. Они вели себя как настоящие англичане, англичане за границей, — ели блюда местной кухни. Были еще наивнее, чем я мог предположить. Конечно же, мы пошли осматривать Парфенон. Они бродили вокруг довольно равнодушно. Рой сделал несколько чисто архитектурных замечаний и выглядел разочарованным, что не было оснований сделать их больше. Похоже, он не ощущал романтической, символической стороны этого места, руин, теней прошлого, прекрасного местоположения. Он дважды повторил: