Янгель. Уроки и наследие

Интересное наблюдение приводит в своих воспоминаниях военный испытатель А.С. Матренин, бывший в то время начальником Второго управления полигона:

"Михаил Кузьмич во время визита Н.С. Хрущева в конце сентября 1962 года, да и других посещений космодрома, всегда держался как-то особенно скромно, не стремясь лишний раз "помозолить" глаза высокому руководству, подчеркнуть свои заслуги в этом деле. На поставленные вопросы отвечал деловито, даже с оттенком сухости, никогда не указывал "удовлетворяющего" срока выполнения предлагаемого задания. На подобные вопросы чаще всего отвечал так:

— Надо рассмотреть, посоветоваться с исполнителями, увязать обеспечение, а тогда и определять срок.

Однако отсутствие явного подобострастия в таких ситуациях не снижало авторитета М.К. Янгеля в глазах самого строгого начальства".

К цитируемому следует добавить, что это и свидетельство бесконечной скромности, проявлявшейся в любой ситуации.

В этой связи в памяти всплывает такой показательный эпизод. На заводском митинге во время посещения Днепропетровска в 1959 году выступает Н.С. Хрущев. Говорит без шпаргалки, свободно общаясь с аудиторией и нисколько не заботясь о грамматической чистоте своей речи, чем доставил после митинга много хлопот специальным корреспондентам центральной партийной газеты "Правда", которым нужно было причесать в спешном порядке речь. Ведь на следующий день она должна выйти на первой полосе не только "Правды", но и всех центральных газет.

Его ближайшие сподвижники, находившиеся на трибуне, полностью во власти оратора, заискивающе пожирая его глазами, и купая при первом возможном случае в аплодисментах. Особенно запомнился бывший в то время Первым секретарем ЦК КПУ Н.В. Подгорный, в подобострастной позе вытянувшийся в нужном направлении. И на этом фоне резко выделялся М.К. Янгель, державшийся с достоинством, без тени какого бы то ни было раболепия и суетливости. И, несомненно, именно такое поведение еще больше укрепляло авторитет Главного в глазах свидетелей подобных сцен.

Независимое принципиальное поведение, подтверждаемое приведенными примерами, является четко выраженной жизненной позицией, фундамент которой сформулировал еще в восемнадцатом веке английский политический деятель В. Честерфильд:

"Сознание своего достоинства делает умного человека более скромным, но вместе с тем и более стойким".

В жизни и в книгах

Среди тех, кто в силу своих служебных обязанностей больше всего общается с Главным и видит его ежедневно в самых различных ситуациях, а порой может и чувствовать эти ситуации невольно на себе, есть два человека, не связанных непосредственно с технической политикой, не участвующих ни в совещаниях и обсуждениях, ни в принятии решений, и, тем не менее, в своем роде самые "приближенные" — это личный секретарь и водитель персональной машины. И часто в их манере поведения, как в зеркале, невольно находит отражение нрав и характер самого руководителя. Не было исключения в этом смысле и в приемной М.К. Янгеля: здесь не чувствовалось самоутверждения через сопричастность. Секретарь — скромная, преданная своему делу женщина. В ее руках — все связи Главного с внешним миром. В любых обстоятельствах со всеми, независимо от ранга, в ровных отношениях, неизменно доброжелательна. При случае, всегда стремилась помочь организовать "зеленый свет" — незапланированную встречу. Умело используя для этого всевозможные паузы между совещаниями и приемами.

Любопытные воспоминания, характеризующие атмосферу общения Главного с окружающими людьми, оставила эта простая женщина, которую все знали по имени и отчеству — Лидия Павловна.

"У Михаила Кузьмича была интересная привычка — разговаривать с самим собой, думать вслух. Очень часто, принеся ему в кабинет стакан чая, я заставала его "марширующим" по кабинету и говорящим вслух, ставила стакан на стол и потихонечку, чтобы не нарушить ход мыслей, старалась выйти из кабинета. Но Михаил Кузьмич останавливал меня у дверей и говорил, что я ему не мешаю, а наоборот, ему удобнее, если есть аудитория. Он ходил и говорил долго, подходил к доске, рисовал какие-то иероглифы, обращался ко мне, как будто хотел, чтобы я подсказала ему что-то неразрешимое. И он всегда находил то, что искал, видно, разговор с самим собой вслух ему помогал. Он садился в кресло, брал карандаш и писал, писал, не обращая ни на что внимания, не замечал, когда я выходила из кабинета. Будучи поглощен своими мыслями, он был счастлив".

А вот второй, не менее интересный эпизод:

"В последнее время болезнь сделала его раздражительным. Это сильно угнетало, и он просто страдал от находящего все чаще нервозного состояния. Помню такой случай: в конце дня один инженер попросил Михаила Кузьмича принять его. Михаил Кузьмич назначил встречу на следующий день на 9 часов утра. Проситель пришел пораньше и ожидал в приемной. Появился Михаил Кузьмич. Лицо его сразу сделалось суровым. Как только увидел в приемной инженера, сразу повысил на меня голос, даже накричал, зачем это я разрешаю терять людям время. Товарищ не должен сидеть и ждать, а должен быть на рабочем месте. Сказанные слова относились, конечно, к нам обоим. Посетитель это понял и смутился. Но Михаил Кузьмич пригласил его в кабинет. Через некоторое время инженер вышел взволнованный, но довольный. Последовал звонок, вызывал Михаил Кузьмич. Мне было обидно за такой "разгон". А он начал спокойным голосом обвинять себя, что не сдержался, нехорошо себя повел перед посетителем, а в заключение сказал:

— Но ведь это Вы тоже виноваты, Лидия Павловна, что заставили человека сидеть в приемной. Вот Вы и извинитесь перед ним. Я была рада принять на себя вину, так как видела, как тяжело ложится болезнь на плечи этого замечательного человека".

Водитель персональной машины Михаила Кузьмича чем-то даже внешне походил на своего начальника — такой же высокий, статный. О его авторитете среди сотрудников в конструкторском бюро, хотя он и не был инженером, говорит хотя бы такой факт, что к нему неизменно обращались так же, как и к Главному, по имени и отчеству — Павел Александрович. От природы он был щедро наделен народной мудростью, наблюдения отличались глубиной, с замашками на "философскую" оценку событий. Все это гармонировало с безукоризненно тактичными манерами общения.

Их отношения строились на взаимном уважении, цементировавшемся полным доверием. Это была своеобразная негласная дружба Главного и человека из обслуживающего персонала — академика и по-житейски умного простого человека. Она цементировалась строгим распределением функций: начальник и подчиненный, которыми оба, по раз и навсегда заведенной традиции, менялись в зависимости от обстоятельств.

Именно в силу отмеченных качеств у П.А. Мезинова, бывшего в днепропетровский период жизни Янгеля неизменным спутником во всех поездках на автомобиле, сложился свой, совершенно неожиданный взгляд на личность руководителя. Показательно, что когда однажды его попросили поделиться мнением на этот счет, то свое кредо он изложил весьма лаконично:

— В жизни получалось мало так, как написано в книгах. С ним всегда было интересно. Если кто-то едет с нами, то между собой разговоров не ведем, а когда никого нет — он для меня всегда открытый. Однажды по пути из Харькова в Днепропетровск в машине, кроме Михаила Кузьмича, были "большие" люди из министерского Главка. Невольно разговор перешел на производственные темы — что нужно и как сделать. Один из попутчиков предусмотрительно заметил, что при водителе такие разговоры вести нельзя, на что Михаил Кузьмич очень спокойно ответил:

— Павел Александрович проверен не раз и при нем я могу говорить все, что угодно.

— За все время работы с ним, — рассказывает П.А. Мезинов, — ни разу не слышал резкого, грубого слова. Выходит с совещания часов в 5 вечера, уставший, без обеда, но даже не повысит голоса. А ведь знаю, только что был очень резкий разговор, а со мной сразу совсем другой человек. В пути никогда не командовал, не указывал, как ехать — быстрее или медленнее. Бывало, спросишь: