Коммунисты

Борьба советской делегации внешне казалась безрезультатной. Многие задавались вопросом: неужели Чичерин, этот крупнейший дипломат, надеялся выиграть сражение, будучи в одиночестве? Нет, Чичерин не был столь наивен, он прекрасно понимал, что в Лозанне нельзя одержать победы с точки зрения рутинной дипломатии. Лозанна была трибуной, с которой Советская Россия обращалась непосредственно к народам капиталистических стран, вызывала у них чувства неприязни к политике своих правительств. Лозанна дала тот полезный опыт, который подсказал позже решение о пользе вступления Советского Союза в Лигу наций. Но не только в этом было значение Лозанны. Турции не удалось бы многого достигнуть, если бы она не испытывала моральной поддержки Советской России. Турецкая армия разгромила своих врагов на полях битв, с помощью России она добилась больших уступок у великих держав. Почему в моменты величайшего напряжения отношений между Турцией и Западом, в особенности в момент перерыва Лозаннской конференции, не была возобновлена война и громадные силы Англии не были брошены на маленькую Турцию? Из-за Советской России, говорил Чичерин.

Опять Берлин, опять беседы с самыми различными представителями. Чичерин не жалеет времени, он хочет уяснить себе здешнюю обстановку. Немцы озабочены событиями в Руре. Лозаннская конференция и тем более заботы о проливах их не трогали, хватало собственных.

С момента возвращения из Лозанны и позже Чичерину не раз пришлось выступать против неправильных оценок германо-французских противоречий и их влияния на отношение этих двух стран к Советскому Союзу. Конечно, бурные события в Руре вызвали опасения, что в Европе назревает кризис. Но это отнюдь не должно было, как считали некоторые, привести к военному конфликту. Он был не согласен с таким выводом и тем более выводом, что нужно ввиду этого пересмотреть всю советскую внешнюю политику. Нарком настойчиво убеждал, что даже если принимать во внимание Рур, на первом месте стоят англо-французские, а не франко-германские противоречия. В этом его убеждала Лозаннская конференция, это подтверждали беседы в Берлине, многочисленные наблюдения, весь анализ сложившейся европейской обстановки. В ответ ему приводили исторические параллели, вспоминали 1871 и 1914 годы и утверждали, что Германия всегда имела столкновения с Францией и нынешняя ситуация повторяет прежние. Такие рассуждения выглядели академически убедительно, но противоречили конкретной ситуации момента. Чичерин видел это и горячо отстаивал свою точку зрения.

— Для марксиста это весьма странная ссылка, это скорее напоминает Экклезиаста: нет ничего нового под солнцем. Думаю, что марксизм и Экклезиаст несовместимы. Что бы ни было в прошлом и что бы ни могло произойти в будущем, Германия сейчас не может вести войну с Францией, — утверждал он.

Одновременно нарком выступил против неоправданных опасений, возникших у некоторых его коллег под впечатлением воинственного поведения Керзона. Несмотря на всю непримиримость Запада и особенно Англии, Чичерин не верил в новую интервенцию. Свои выводы он обосновывал точным анализом противоречий империализма и убедительно доказывал, что единой коалиции, которая была бы необходима для интервенции против Советского Союза, уже не было, капиталистический мир раздирался противоречиями между странами-победительницами и странами-побежденными, между отдельными странами в каждой из этих группировок. Да и внутри каждой группировки была борьба, а внутри каждой страны действовали внутренние противоречия, сложные, жестокие, неразрешимые. Шумным угрозам не следует придавать значения. «Кое-кто склонен рисовать такую схему, — пишет Чичерин 13 мая 1923 года Крестинскому. — Запад надеялся на нэп, надеялся на наше обуржуазивание, теперь он в этом разочаровался, неожиданно мы укрепились, и он хочет этому помешать… С рабочим классом повсюду расправились, и поэтому остается последнее — устроить еще раз, но в более грандиозных размерах, интервенцию у нас. По совершенно понятным соображениям я отношусь к такой схеме, в особенности в ее последней части, с большим скептицизмом».

Неустанные разъяснения Чичериным международной ситуации, его выступления с яркими, по-научному обоснованными оценками расстановки политических сил в Европе помогали борьбе советской дипломатии против новых наскоков английских империалистов на СССР.

8 мая английский представитель в Москве Ходжсон посетил НКИД и передал пространный меморандум, получивший название «ультиматума Керзона». В меморандуме в резкой, почти грубой форме излагались те же мысли, которые высказал Чичерину Керзон в Лозанне. Советская Россия обвинялась в антианглийской пропаганде и подрывной деятельности на Востоке. Керзон требовал отзыва советских полпредов из Ирана и Афганистана, возмещения ущерба, понесенного Англией в результате расстрела английских шпионов на территории России. Англичане бесцеремонно вмешивались в советские внутренние дела. Заканчивался меморандум так: «Правительство Его Величества не имеет ни желания, ни намерения вступать в длительный и, возможно, неприятный спор по какому бы то ни было из перечисленных вопросов: но, если в течение 10 дней по получении сего сообщения Комиссариатом Иностранных Дел Советское правительство не примет на себя полного и безусловного удовлетворения требований, предъявленных в сем меморандуме, Правительство Его Величества будет считать, что Советское правительство не желает поддерживать существующих между ними отношений».

«Ультиматум» вызвал волну антисоветских настроений в Европе, зашевелилось белогвардейское охвостье.

В это время в Лозанне проходил второй этап переговоров с Турцией. Там находился советский наблюдатель Воровский. Для него были созданы невыносимые условия, враждебные элементы вели злобную кампанию, подстрекали к провокациям. Швейцарское правительство отказалось гарантировать неприкосновенность советских представителей. В печати велась усиленная пропаганда за то, чтобы «убрать из Швейцарии большевиков».

Вся эта кампания закончилась трагически. 10 мая 1923 года Воровский и два сопровождавших его сотрудника НКИД обедали в пустом зале отеля «Цецилия». В зал вошел человек, приблизившись, он неожиданно выхватил револьвер и выстрелом в затылок убил Воровского и ранил бывших с ним товарищей. Убийца — белогвардеец Конради — не был даже задержан.

Воровский в ночь перед смертью писал: «Мы сидим здесь в качестве наблюдателей. Однако нас хотят выжить если не мытьем, так катаньем. В воскресенье заявились в отель несколько юношей с каким-то аптекарем во главе и, объявив себя делегацией «национальной лиги», начали было речь о моей позиции по отношению к швейцарскому правительству. Я их не принял… Теперь они бегают по городу, кричат всюду, что заставят нас силой уехать из Швейцарии и т. п. Принимает ли полиция какие-либо меры для нашей охраны, нам неизвестно; внешне этого не видно».

На следствии выяснилось, что Конради до убийства Воровского ездил в Берлин, чтобы там выяснить возможность убийства Чичерина или Красина. Но там покушение не удалось.

Год спустя на открытии памятника Воровскому, сооруженного в Москве на средства, собранные среди сотрудников НКИД, Чичерин говорил:

— Товарищи, перед стенами нашего комиссариата этот памятник является вечным напоминанием той боевой роли, которую наша красная дипломатия играет на передовом посту нашей мировой борьбы. Она остается и всегда будет оставаться верна своему славному знамени. Она будет достойна того трагически погибшего товарища, утрату которого мы сегодня еще раз оплакиваем…

Советский Союз крепил свою экономическую и оборонную мощь. Но это делалось не для войны, что бы там ни кричали зарубежные обозреватели. «Мы нуждаемся в мире и желаем способствовать всеобщему миру, и мы первые не нарушим мира, но мы не толстовцы и непротивленцы, и, если нас принудят драться, мы будем драться», — говорил Чичерин.

Английская угроза не оказала влияния на развитие отношений Советского Союза со странами Востока. С большой энергией брался нарком за все, что было связано с восточной политикой. Он выдвинул задачу максимальной активизации этой политики и усиления помощи народам Турции, Персии, Афганистана, Монголии и Китая в их национальной освободительной борьбе. К этому времени с этими странами были установлены нормальные дипломатические отношения.