Непостижимая Шанель
Непостижимая Шанель читать книгу онлайн
Эдмонда Шарль-Ру предлагает читателям свою версию жизни Габриэль Шанель — женщины-легенды, создавшей самобытный французский стиль одежды, известный всему миру как стиль Шанель. Многие знаменитости в период между двумя мировыми войнами — Кокто, Пикассо, Дягилев, Стравинский — были близкими свидетелями этой необычайной, полной приключений судьбы, но она сумела остаться загадочной для всех, кто ее знал. Книга рассказывает о том, с каким искусством Шанель сумела сделать себя совершенной и непостижимой.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
«Мне пришлось оглянуться на себя, отступить медленно и далеко. Короче, я много размышлял и, все передумав и взвесив, пришел к выводу, что мне надо снова поселиться здесь и жить, как прежде, в одиночестве. Во-первых, из-за моего нервного и душевного состояния, требующего, чтобы я относился к себе как к больному. Во-вторых, потому, что пришло время переменить образ жизни, которому я трусливо предавался в течение десяти лет, если я не хочу полностью презирать самого себя. В настоящее время подобное существование стало для меня невыносимым, ибо его больше не извиняют нежные узы и глубокие чувства. Слишком часто во мне преобладала погоня за наслаждением, при полном пренебрежении ко всему остальному. Это все равно что гнаться за ветром — вы начинаете задыхаться, и у вас остается ощущение мучительной горечи. По природе своей я склонен к тому, чтобы докапываться до глубинных корней вещей, и слишком неповоротлив, слишком серьезен, чтобы позволить сквознякам увлекать меня, словно перо, не рискуя при этом удариться больно. Чужая суетность и маета, как бы они ни освежали, впоследствии бессильны уменьшить боль от синяков.
Я хотел бы вновь обрести веру, которая у меня была, и уйти в монастырь. Хотя в таком выборе тоже есть нечто отталкивающее, Но об этом не может быть и речи. Надо оставаться отшельником, одиночкой, мирянином и неверующим. Это еще труднее и героичнее.
Если быть скромнее, то речь идет о том, чтобы сохранить минимум равновесия и самообладания, которые мне удается обрести только в одиночестве, ведя жизнь почти аскетическую в своей простоте, заведя несколько здоровых и успокаивающих привычек. Наконец, война поставила меня в опасное финансовое положение, и я должен во что бы то ни стало прекратить безумства, если не хочу, в добавление ко всему прочему, потерять и ту малую, относительную свободу, которую, возможно, мне помогут сохранить оставшиеся у меня гроши.
Следует ли считать его абсолютно искренним? Или в письме Реверди набросал портрет одиночки, каким решил предстать в книге, находившейся у него в работе? «Я на пороге забытья, как ночной путник», — читаем мы в «Моей бортовой книге». Действительно, когда на эту тему заводили разговор с Габриэль, она, всегда запрещавшая себе малейшие замечания в его адрес, говорила:
— Когда в письмах он утверждал, что очень несчастен, я понимала, что он снова погрузился в работу. Он как бы объявлял мне: «Я спасен».
Вместе с тем в период своего второго разрыва с Габриэль он только что сделал свой выбор и не успел еще полностью плениться своим несчастьем. Во время его разговора со Станисласом Фюме перед нами предстает человек с обнаженными нервами, еще пытающийся отрицать и свое неверие, и свою потерянность.
— Уверяю вас, я очень-очень счастлив, — утверждал он.
Едва произнеся эти слова, Реверди разрыдался.
Сцена происходила в 1937 году, на улице Сент-Андре-дез-Ар. Это было через шесть лет после второго разрыва с Габриэль.
Летом 1932 года Реверди не приехал в «Ла Пауза». В правом крыле виллы апартаменты рядом с Габриэль заняла Мися, по-прежнему она, Мися, которая всегда была рядом, когда нужно, Мися, заполнявшая пустоты и белые пятна в любовной жизни Габриэль, Мися и артисты, следовавшие за ней, куда бы она ни ехала, Мися и ее пианино… Англичан было мало, за исключением Веры. Впрочем, по мужу Вера теперь стала итальянкой. Значит, никаких англичан. Никаких лордов. Страница была перевернута. И больше никаких поэтов. В то лето у Габриэль каждый вечер звучала музыка.
Когда приходило какое-нибудь приглашение, Мися и Габриэль отправлялись туда вместе. Газеты сообщали об их присутствии в Монте-Карло в обществе вновь обретенных Мисиных друзей: Филиппа Вертело, Этьена де Бомона и других — и хвалили элегантность подруг. Мися в «Шанель», в «креп-жоржетовом зеленом платье и боа из перьев в тон».
Фактически после разрыва с герцогом Вестминстерским Мися все время была с Габриэль. Поэтому она присутствовала при памятном событии — встрече в Монте-Карло Габриэль и Сэмюеля Голдвина.
Великий князь Дмитрий был посредником. Любовник 20-х годов встретил в расцвете славы ту, что помогла ему в испытаниях, и в свою очередь оказал ей услугу. Потомок Романовых представил ей царя Голливуда.
И вот вновь в судьбе Габриэль совершился удивительный поворот, который не значится ни в одной книге, ибо в Истории остаются лишь те моменты, когда в движение приходят огромные человеческие массы, в ней остаются эпидемии чумы, войны, завоевания, сожженные города, но мало внимания уделяется неожиданным встречам людей. Словно История не является одновременно терпеливым сложением образов эпохи, в каждом из которых содержится своя доля истины, каждый из которых открывает нам что-то, иногда всего лишь пылинку давно ушедшего времени! В конце концов, это — тоже История.
Так, во время потрясений, охвативших Америку в 30-е годы, в период экономического кризиса, углублявшегося с каждым месяцем и готовившего, хотя пока этого никто не подозревал, приход к власти Франклина Д. Рузвельта, в этот ненадежный момент американской истории сын польского эмигранта, ставший преданным гражданином континента, позволившего ему выковать себе судьбу по мерке, Сэмюель Голдфиш, ставший одновременно Голдвином и пионером американского кино, вел с Габриэль трудные переговоры, чтобы убедить ее отправиться в Голливуд.
Эти переговоры были столкновением между сыном и дочерью уличных торговцев, поднаторевших в умении болтать, столь необходимом в их ремесле. На улицах своей новой родины Голдфиш-сын сумел выкрутиться, продавая перчатки. Он был коммивояжером. В мрачные дни своего детства Шанель-дочь в сутолоке ярмарок помогала матери устанавливать семейный лоток. Свидетелем же их разговора был один из последних уцелевших представителей царского режима. Констатировав этот факт, невольно задаешься вопросом, а оказались бы в Соединенных Штатах Голдфиши, не будь на российском троне царей, из века в век заставлявших евреев претерпевать немыслимые страдания, и особенно предков маленького Сэмюеля, которые в русской Польше знали только нескончаемую вереницу погромов? И пусть мне поверят, когда я говорю, что История — это мальчик, издавна знавший, что означал казачий галоп в польском гетто, мальчик, спасавшийся от казаков бегством и тринадцатилетним эмигрантом голодавший на набережных Нью-Йорка в 1890 году. Вполне возможно, что Сэмюель Голдвин не уговаривал бы с такой настойчивостью Габриэль, не сохрани он в глубине души воспоминания об этом голодном времени.
Может быть, его обращение к Габриэль диктовалось неким смутным предвидением? В марте 1932 года четырнадцать миллионов американцев были без работы. Надо было, подобно Сэмюелю Голдвину, испытать гнет нищеты, чтобы понять, что когда она берет за горло, то между куском хлеба и билетом на спектакль выбирают обычно хлеб. Сэм Голдвин сразу понял, что, если придать продукции его фабрики грез дополнительную изысканность, это отчасти поможет ему перенести надвигавшиеся трудности. Было не время осторожничать. Надо было дерзать, щеголять знаменитыми именами и покупать престиж. Так, не имея возможности привлечь широкую публику, можно было обеспечить приток состоятельной клиентуры в городской среде. Его план состоял в том, чтобы дать женщинам повод пойти в кино. Они пойдут, «primo, чтобы увидеть его фильмы и его звезд, secundo, чтобы увидеть последний крик моды».
Ему нужна была Шанель.
Контракт гарантировал Габриэль баснословную сумму в миллион долларов. Сэм Голдвин претендовал на то, чтобы она дважды в год приезжала в Голливуд. Решение знаменитого продюсера было безапелляционно: впредь его звезд будет одевать исключительно Габриэль, как на сцене, так и в жизни. В этом была главная новизна: речь шла не только о том, чтобы «одевать» фильмы, но и о том, чтобы реформировать вкусы звезд экрана в области моды. Как они отреагируют на указ? В Голливуде определилось два течения общественного мнения. Одно — представленное редакторшами журналов мод, называвших себя оптимистками: «Звезды согласятся, потому что это Шанель», и второе — хроникерами, которые, зная, с кем Габриэль придется иметь дело, выражали сомнения: «Шанель и только Шанель?» На съемках еще куда ни шло. Но в повседневной жизни? У каждой звезды были свои вкусы, свой характер и даже дурной характер и дурной вкус.
