Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого

«От Милославской Алексей Михайлович имел пять сыновей и шесть дочерей: Евдокию, Марфу, Софью, Екатерину и Марию. Но мальчики как-то не жили в этой семье. Старшие сыновья Дмитрий и Алексей умерли при жизни родителей. В марте 1669 года умерла Марья Ильинична, за нею последовал царевич Симеон» [14, с. 20].

Четвертым покойником стал царь Федор, а пятым — царь Иван.

«До 1682 года у Петра не было ни единого шанса стать царем» [14, с. 22].

Но каменщики «работали» исправно. Потому наследник, являющийся в длинной череде братьев по старшинству лишь шестым, «…Петр I стал царем..»[14, с. 22].

И стал после более чем загадочных «ранних смертей нескольких своих родственников и вследствие этих смертей» [14, с. 22].

Итак, подытожим: пять странным образом слишком рано ушедших из жизни наследников престола — детей царя Алексея и двое не менее странно и даже еще в более раннем возрасте ушедших из жизни незаконных наследника беззаконного царя Петра I и один его сын, замученный им самим же, Петр II и Иоанн Антонович, Петр III и Павел I, всего 12 ушедших из жизни венценосцев и наследников русского престола, из которых четверо были убиты слишком явно, чтобы их смерть можно было отнести за счет болезненности и хилого здоровья. И все это — подряд!

А мы еще удивляемся, почему это соправитель. Петра Иоанн оказался вдруг таким безвольным! На его глазах неожиданно умирают все его братья, мать и отец.

Но ведь мать Ивана IV Елену Глинскую и всех жен нашего набожного Грозного для врагов царя отравили точно так же! И если доказательств отравления семейства Алексея Михайловича не имеется, и о завершении их жизней насильственными мерами можно лишь догадываться, то в отношении семейства Иоанна Грозного такие доказательства есть. Во всех исследованных останках оболганного историками царя и его ближайших родственников обнаружены дозы отравляющих веществ, в десятки раз превышающие смертельную дозу. То есть обыкновенные дозы яда их не брали. И это понятно почему: в те времена, когда Русь именовалась Святой, высшее общество, в отличии от общества, сконструированного Петром, вело праведный образ жизни. Именно по этой причине в перечнях титулов наших князей часто встречается святой к благоверный. А таким яд не страшен. О них сказано:

«И ЧТО СМЕРТНО ИСПИЮТ, НЕ ВРЕДИТ ИХ» [Мк. 16, 18] Потому отравителям, во времена Ивана Грозного, приходилось в свои жертвы вкачивать просто умопомрачительнейшее количество яда. Что и осталось зафиксировано в актах экспертизы их останков. В исследованных костях родственников Грозного Царя отравляющих веществ было обнаружено:

у великой княгини Елены Глинской, матери Ивана Грозного: ртути одна смертельная доза, мышьяка — 10;

у царица Марии Нагой, жены Ивана Грозного: мышьяка одна смертельная доза, ртути — 15;

у великой княгини Софьи Палеолог, бабушки Ивана Грозного: мышьяка 3 смертельных дозы, ртути — 5;

у княгиня Евфросиньи Старицкой, тетки Ивана Грозного: ртути две смертельные дозы, мышьяка — 160 [!];

у царевича Ивана, сын Ивана Грозного: мышьяка три смертельных дозы, ртути — 32;

у царицы Анастасии, первой жены Ивана Грозного: мышьяка 10 смертельных доз, ртути — три в костях и 120 (!) в волосах [63, с. 115].

Конечно же, для попыток оправдания применения данных отравляющих веществ для каких-то модных по тем временам лечений нет и малейшего основания. Ведь в этой же семейной гробнице в исследованных останках явно умершего от отравления Скопина-Шуйского смертельная доза была обнаружена самая обыкновенная. Ее вполне и хватило для нашего полководца, столь удачно начавшего военную кампанию. А вот какие дозы обнаружены в совсем еще маленьких детях:

Мария Старицкая (5–7 лет), троюродная племянница Ивана Грозного: ртути две смертельные дозы, мышьяка — 101 (!) [63, с. 115].

В саркофаге дочери Ивана Грозного, младенца Марии «…мышьяка найдено в 47 раз больше предельно допустимой нормы…» [63, с. 109].

Но ведь и количества ртути, обнаруженного в ее останках, оказалось выше предельно допустимого в пять раз!

Так что совсем не без оснований на повальную смертность в семействе Алексея Михайловича следует смотреть как на вполне закономерную травлю конкурентов на трон заинтересованных в воцарении Петра лиц. А потому становится вполне очевидным, что волю законного взрослого наследника, царевича Иоанна, сковал страх…

Однако ж и страх не избавил его от достаточно скоропостижной смерти, которая слишком подозрительно рано случилась и у всех прочих лиц мужского пола из его семейства.

С девочками же было совсем по-другому. Да, люто пытали Софью, что изощренно производил лично поднаторевший в данном вопросе ее якобы брат. И сестре ее, царевне Марфе, пришлось не сладко. Но Софья, несмотря на перенесенные ею нечеловеческие пытки и ужасающее содержание в застенке, когда трупы стрельцов целую зиму раскачивал ветер перед ее окнами, прожила до 1704 года, а царевна Марфа и до пожилого возраста. Значит, и миф о каком-то якобы чисто врожденном нездоровье умерших подряд стольких мальчиков так и останется мифом.

Усаженные же реформами Петра дамочки покутили на русском престоле весьма ощутимо. И по отношению к русскому человеку их политика ничем не была лучше предшествующей им петровской. В частности, при правлении самого свирепого из временщиков Бирона:

«…жестокости и вообще крутые меры, которыми отличалась эпоха царствования Анны Ивановны, не были исключительным свойством этой эпохи, не с ней начали они появляться в России, не с нею и прекратились. Правление Петра Великого ознаменовалось еще более жестокими, крутыми преследованиями всего противного высочайшей власти. Поступки князя Ромодановского в Преображенском приказе ничуть не мягче и не человечнее поступков Андрея Ивановича Ушакова в Тайной канцелярии» [51, с. 931].

Но если наструганный Петром флот сгнил, фабрики развалились, наштампованные в неимовернейшем количестве книги, за неимением покупателя, преданы огню, то Тайная канцелярия полностью переместилась через царствования Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны в царствование Елизаветы и никуда не исчезла и после нее:

«Обыкновенно ставят в заслугу Елисавете Петровне уничтожение смертной казни и некоторое смягчающее движение в законодательстве относительно употребления пыток при расследованиях; но мы не видим тут смягчения нравов и проявления человеколюбия, потому что в рассматриваемую эпоху продолжались страшные пытки — рвание ноздрей, битье кнутом, урезанье языка и тяжелые ссылки, часто даже людей совершенно невинных. Народные массы не наслаждались довольством, спокойствием и безопасностью. Несомненным свидетельством этому служат разбойничьи шайки, препятствовавшие не только торговле и промыслам, но даже мирному состоянию обывателей, а крестьянские возмущения, постоянно требовавшие укрощения воинскими командами, разразились народными волнениями в близкое этому царствованию время императрицы Екатерины II» [51, с. 1016].

Так что все то же творилось и при Елизавете, когда сменились лишь исполнители. Оставленные же Историками истории повествуют лишь о ее кутежах:

«Елисавета наследовала энергию своего великого отца, строила дворцы в 24 часа и в двое суток проезжала тогдашний путь от Москвы до Петербурга, исправно платя за каждую загнанную лошадь… Елисавета с 300 000 своей армией могла стать вершительницей европейских судеб; карта Европы лежала перед ней в ее распоряжении, но она так редко на нее заглядывала, что до конца жизни была уверена в возможности проехать в Англию сухим путем. Ленивая и капризная, пугавшаяся всякой серьезной мысли, питавшая отвращение ко всякому деловому занятию, Елисавета не могла войти в международные отношения тогдашней Европы и понять дипломатические хитросплетения своего канцлера Бестужева… Елисавета Петровна оставила после себя в гардеробе с лишком 15 000 платьев, два сундука шелковых чулок, кучу неоплаченных счетов и недостроенный громадный Зимний дворец, поглотивший с 1755 по 1761 г. более 10 000 000 руб.» [136, с. 92].