Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

В октябре 1963 года Вадим освободился из лагеря. Ирина была досрочно освобождена в 1962-м. В феврале 1964-го Вадим и Ирина поженились. На их скромной свадьбе посаженой матерью была Ариадна Эфрон, очень любившая Ирину и посылавшая ей в заключение десятки писем. Ольга Ивинская вышла из мордовского лагеря только осенью 1964 года. В 1965-му Ирины и Вадима родился старший сын, которого назвали Борей в честь любимого Ириного поэта — Бориса Пастернака.

Вадим занимался переводами французских авторов и приобрел широкую известность во франкоязычном мире. В 1974 году Козовой стал членом французского ПЕН-клуба и получил приглашение приехать во Францию. Однако власти не выпустили Вадима из СССР. В 1975-му Ирины и Вадима родился младший сын Андрюша.

В 1978 году в Лозанне вышла в свет книга стихов Вадима Козового «Грозовая отсрочка». Прочитав ее, живший в Париже знаменитый русский музыковед и литератор Петр Сувчинский, который вел интересную переписку с Борисом Пастернаком в последние годы жизни поэта, восклицает: «Я ждал этого 60 лет!»

В 1981 году заболел старший сын Ирины и Вадима Боря, и благодаря усилиям зарубежных политиков и писателей Козовой уехал с ним в Париж на лечение. С 1983-го Вадим уже работал в Центре научных исследований Франции как литератор и переводчик, его принимал президент Франции Франсуа Миттеран. Только в 1985-м, по просьбе правительства Франции, Ирине с младшим сыном Андрюшей разрешили выехать из СССР в Париж к мужу на постоянное место жительства. В связи с этим достижением министр иностранных дел Франции Клод Шейсон направил Вадиму Козовому официальное письмо с поздравлением (письмо было подписано 27 июня 1984 года, в день 72-летия Ольги Ивинской).

Талантливые работы Вадима, высоко оцененные в европейских литературных кругах, отмечены редкой для российских литераторов наградой — он становится кавалером французского Ордена литературы и искусства. Известный парижский литературный критик Катрин Давид еще в 1983 году написала о поэзии Козового: «Его стихи, свирепые, горькие, вулканические, никогда не публиковались в СССР. <… > Его творчество — яростное и разрушительное свидетельство о шести годах, проведенных в ГУЛАГе».

Друзьями и ценителями творчества Козового становятся известнейшие поэты и литераторы Франции: Морис Бланшо, Анри Мишо, Рене Шар, Жюльен Грак, Жак Дюпен, Мишель Деги. Творческая, душевная дружба связывала Вадима с Петром Сувчинским и с эмигрировавшим в 1993 году в Голландию всемирно известным литературоведом Николаем Харджиевым. С Харджиевым Вадим познакомился еще в Москве. Сувчинский перед смертью завешал Вадиму свой литературный архив с бесценным материалом — своей перепиской с Борисом Пастернаком. Особенно интересны письма 1957–1959 годов, самых трагических и ярких лет жизни Пастернака.

Вадим Козовой написал на тему об этой переписке блистательное эссе «Поэт в катастрофе», отмеченное критикой как наиболее глубокое и живое воплощение этого литературного жанра [406]. Эссе было опубликовано в 1994 году в России в книге Вадима [407], в которой он приводит интереснейшие письма Пастернака, дошедшие до Сувчинского (часть из них была перехвачена КГБ). Эти письма Бориса Леонидовича Петр Сувчинский называл своими «главными драгоценностями».

В 1997 году Вадим организовал в Москве первую в России выставку «Анри Мишо. Поэзия. Живопись». В том же году впервые в России проходит вечер поэзии Вадима Козового в Библиотеке иностранной литературы. Его стихотворения звучали и в петербургском Доме-музее Ахматовой в июле 1998 года.

Обожая свою тещу, Ольгу Ивинскую, Вадим боролся с советской системой за возврат архива Ивинской из казематов КГБ, имея доверенность от Ольги Всеволодовны на ведение всех дел в судах и властных структурах РФ. После выхода в ноябре 1997 года, в разгар суда за архив Ивинской, «лживой и провокационной» (слова Вадима) статьи Дардыкиной в «Московском комсомольце» (№ 216–17726), Вадим добился публикации в газете «Известия» статьи-отповеди провокаторам, которую написали известные парижские профессора-слависты Мишель Окутюрье и Жорж Нива, много лет лично знавшие Пастернака и Ольгу Ивинскую. В своей статье они назвали публикацию Дардыкиной подлостью. В нашем разговоре на эту тему в Париже в мае 1998-го Вадим резко сказал:

— Все эти наследники гэбистов и литературных бонз вновь дорвались до власти. Вновь, как в сталинские времена, будут бессовестно клеветать на свидетелей их подлостей и торговать ворованными ценностями, шагая по трупам.

Отношение Козового к Евгению Борисовичу Пастернаку было крайне негативным. Имея большой лагерный и жизненный опыт, Вадим говорил:

— Евгений Пастернак играет роль консультанта продажных журналистов, призванных травить и дискредитировать образ Ольги Ивинской. Захватившая архив Ивинской группа ему щедро платит, открывая монопольный доступ в спецархивы. Потому с материалами, упрятанными в ЦГАЛИ, он творит все, что хочет, блюдя интересы «группы захвата». Мудрая Ариадна его просто презирала, считая, что с таким даже сидеть рядом стыдно. Надеюсь, Ире удастся опубликовать письма Ариадны, приходившие в лагерь к Ольге Всеволодовне и Ирине [408].

Тогда, в Париже, я спросил Вадима, как рядовой читатель может распознать друга или недруга в бывшем окружении Пастернака теперь, когда все его хулители примазываются к славе поэта, объявляя себя его сторонниками и защитниками.

— Всегда, когда надо узнать, чего достоин человек из окружения Пастернака, узнай мнение Ариадны Эфрон, — ответил он. — И если она сказала, что этот человек — дрянь, то больше ничего знать о нем не надо. Это и есть дрянь. В том, что касалось Бориса Леонидовича, у Ариадны был высший, гамбургский счет. Ариадна часто напоминала Ольге Всеволодовне наказ Пастернака никогда не иметь дел с Евгением. И мне приходилось защищать Ирину от его угроз и «советов» дружить с властями, особенно когда семейство Пастернак потянулось за зарубежными гонорарами Бориса Леонидовича. Евгений и Леня в 1965 году пытались шантажировать Ирину, чтобы заставить Ольгу Всеволодовну отказаться от наследия Пастернака. Постыдно и то, что другие сочинители поддакивают Евгению Борисовичу, надеясь, что за это их тоже как-нибудь подпустят к столику с архивами — пусть и усеченными, но как желанна такая подачка!

На мой вопрос, почему же он не напишет об этой роли Евгения Борисовича, Вадим с досадой сказал:

— Пока архив Ивинской не вырван из лап ЦГАЛИ, я должен молчать. Но последнее письмо Евгения Борисовича в суд говорит, что ждать хорошего не приходится, и нам пора действовать через международный Страсбургский суд.

Речь шла о письме Евгения Борисовича в Савеловский суд, которое в январе 1998 года с воодушевлением зачитывала на суде директор ЦГАЛИ Наталья Борисовна Волкова. «Козовой, — писал Евгений Борисович в этом письме, — превратно понимает мое неучастие в суде». Евгений Борисович выражал глубокую благодарность ЦГАЛИ и желал, чтобы все архивы Ивинской не покидали стен ЦГАЛИ. Это его желание привело к решению Савеловского суда от 28 августа 2000 года — «Отобрать архив у Ольги Ивинской». Запись выступления Волковой на суде, где она читает письмо Евгения Борисовича, у Вадима уже была.

— Я этим делом с осени займусь вплотную, направлю заявление в Страсбургский суд, — говорил Вадим в мае 1998-го.

Хорошо помню еще один фрагмент нашего с Козовым разговора в Париже. Речь шла об обвинении Лидии Чуковской: якобы после возвращения из лагеря Ольга брала у Чуковской деньги для посылок заключенной Надежде Адольф-Надеждиной, но «посылок Надеждина не получала, а деньги Ивинская не возвращала, так как тратила их на свою косметику». Вадим не мог понять, как решилась Лидия Корнеевна написать такое в своих «Записках об Анне Ахматовой», ведь Надеждина, вернувшись из лагеря в 1956 году, сама разоблачила эту ложь и написала Чуковской резкое письмо. Это был явный, злобный наговор из-за ревности Лидии к Ольге, которую любил Пастернак [409].