Год 1942

Позже, когда Гроссман спросил о судьбе 395-го полка, ему сказали, что он доблестно выполнил свою, задачу, но понес большие потери, а его командир майор Бабаджанян убит.

Геройский подвиг полка и его командира стал одной из сюжетных линий повести "Народ бессмертен". В те вечера, когда мы читали верстку, Гроссман рассказал мне, что произошло под Глуховом, и признался, что одному из персонажей сохранил подлинную фамилию. Это - майор Бабаджанян, погибший смертью храбрых.

Весной 1944 года Гроссман и Коломейцев прибыли под Винницу, в 38-ю армию, где я в то время работал начальником политотдела армии. Я послал их в Липовцы, в танковую бригаду, которой командовал подполковник Бабаджанян Амазасп Хачатурович, невысокого роста, спокойный и веселый человек. Командир бригады принял их очень тепло. Имя писателя было хорошо известно фронтовикам.

Бабаджанян! Фамилия для Гроссмана знакома, но он вначале не обратил на это внимания: мало ли встречается на свете однофамильцев! Побеседовал комбриг с корреспондентами и сразу же решил отправить их назад: командный пункт обстреливался неприятелем. Но сплавить спецкоров ему не удалось. Целый день пробыли они в бригаде. А во время обеда, когда начались обычные в такой обстановке воспоминания, выяснилось, что Бабаджанян и есть тот самый командир 395-го стрелкового полка, действовавшего на западном берегу Клевени под Глуховом, куда так рвался Гроссман.

- Да, я там был, - сказал Бабаджанян и, усмехнувшись, добавил: - Но вы меня убили...

Писатель, однако, не смутился - после небольшой паузы заявил:

- Я вас убил, но могу вас и воскресить...

Вот об этом эпизоде Гроссман и рассказал мне, когда вернулся на КП армии. А я вспомнил нашу дискуссию о концовке повести:

- Слава богу, хоть один из "убитых" вами оказался живым!..

Гроссман подружился с танкистом, иной раз делал стокилометровый крюк, чтобы побывать у него. Он написал документальную повесть "Советский офицер", посвященную Бабаджаняну, позже ставшему главным маршалом бронетанковых войск, - яркое произведение о полюбившемся автору "убитом" и "воскрешенном" им же герое.

* * *

Новые подвиги, имена новых героев...

Сегодня военный провод принес краткое сообщение Высокоостровского о геройстве четырех гвардейцев - Болото, Беликова, Алейникова и Самойлова. Было это на Сталинградском направлении. На одном из участков фронта группа немецких танков и броневиков прорвалась в расположение наших войск. Два расчета гвардейцев-бронебойщиков залегли на холмике, обозначенном на картах высотой 198,3. Они не получили приказа отойти и оказались отрезанными от своей части. Грянул неравный бой. На четырех человек с двумя противотанковыми ружьями надвигалось около тридцати танков. Гвардейцы не дрогнули. Они верили в свое оружие, верили в себя, верили в победу. Первые выстрелы поразили два танка. Немцы отошли, чтобы развернуться, охватить подковой холмик и покончить с храбрецами. И когда танки подползли, ружья в руках героев били еще чаще, еще метче. Пятнадцать немецких танков запылало на поле неравного боя. Остальные попятились перед неслыханным упорством четырех советских воинов. Четыре гвардейца отбили атаку врага и сами остались живы.

Сообщение, как видим, совсем краткое. Но о подвиге бронебойщиков должна узнать вся армия. И немедленно. В этих случаях у нас был испытанный способ передовица. Так было, когда мы получили известие о подвиге 28 панфиловцев у разъезда Дубосеково. Так решили и сейчас. Сразу же стали готовить передовую в номер. Замысел этой статьи был выражен в заголовке: "Стойкость, победившая смерть". Для передовицы были найдены слова прямо-таки хрестоматийного звучания, и тем самым передовая открыла этому подвигу широкую дорогу в массы:

"Маленький холмик в широкой задонской степи выше самой высокой горы вознес имена четырех советских гвардейцев - Беликова, Алейникова, Болото, Самойлова...

Есть на войне неумолимые законы чисел. Но кто измерит убойную силу двух противотанковых ружей, помноженную на сталь четырех русских сердец?!

Человек силен своим оружием, но в руках слабого человека самое мощное оружие бессильно. Если бы Беликов, Алейников, Болото и Самойлов дрогнули перед лицом врага, пытались бежать, - они бы погибли. Бронебойные пули их ружей не спасли бы их. Но в грозный час смертельной схватки герои думали не о себе - о своем воинском долге, и это вдохнуло в их грудь отвагу и принесло им победу. Они знали: стойкость - щит смелых; трус наверняка гибнет на поле боя, а смелый зря не погибнет. Они знали: Родине нужна не их гибель, а их жизнь, их победа. Они слишком любят жизнь, чтобы бояться смерти, и во имя жизни в свободной и счастливой отчизне готовы были погибнуть, но остановить врага.

В бескрайней задонской степи тихо стоял безымянный, покрытый травою холм. Пришли к нему четыре советских бойца, четыре героя, - и стал он гранитной крепостью, неприступной для врага... Стойкость, победившая смерть, - вот имя бессмертного подвига четырех гвардейцев..."

В тот же час, когда я прочитал сообщение Высокоостровского, на фронт ушла депеша, в которой просили спецкора прислать очерк писателя о четырех героях - посоветовали обратиться к Миколе Бажану. На днях Выскоостровский сообщил, что поэт на фронте, рядом с ним, а недавно Микола Платонович прислал в редакцию письмо, где были такие добрые слова: "Очень обрадовало меня Ваше любезное письмо. С удовольствием буду сотрудничать в такой замечательной газете, как "Красная звезда"... Оказалось, что корреспондент сам, не ожидая нашей телеграммы, попросил Бажана написать очерк о четырех гвардейцах, отвез его в дивизию, и Микола Платонович провел там сутки с героями. На третий день очерк был передан по "бодо" в редакцию и напечатан.

Когда мы с Симоновым попали через некоторое время в 33-ю гвардейскую дивизию генерала Утвенко, там встретились и с нашими героями. Симонов со свойственной ему дотошностью подробнейшим образом расспросил о том бое Петра Болото. А позже какие-то черты этого бронебойщика я нашел в его повести. Побыли мы и на красноармейском митинге в дивизии, отведенной для пополнения за Волгу, у деревушки Ямы. На небольшой травянистой полянке, среди курчавых дубовых зарослей слушали выступление Болото. Симонов почти стенографически записал колоритную речь этого дюжего парня с открытым лицом и шахтерскими крапинками под веками, и мы опубликовали ее в "Красной звезде".

Начал свой рассказ Болото с автобиографии:

"Я сам из Донбасса родом. У меня долгие годы под землей прошли. И коногоном был, и крепильщиком, и забойщиком вместе с братьями Семеном и Дмитрием. Все трое под землей трудились, а теперь все трое за эту землю воюем. Такая уж судьба у нашего семейства вышла".

О том, как они подбивали танки, он говорил мало. Зато рассказ о том, что они пережили, был живой, сочный:

"Утро было. Только мы у себя в окопах за кашу сели, две ложки каши набрал, как нам кричат: танки слева! Я поставил кашу аккуратно, думаю: съем еще... Только поставил кашу, действительно, танки идут...

Когда на меня первый танк шел, я уже думал - конец света наступил, ей-богу. А потом ближе танк подошел и загорелся, и уже вышло не мне, а ему конец. А между прочим, знаете, я за этот бой цигарок пять скрутил и скурил до конца. В бою так, ружье отодвинешь и закуришь, когда время позволяет. Курить в бою можно, только промахиваться нельзя. А то промахнешься и уже не закуришь - вот какое дело.

Переживания были трудноватые. Но мы не терялись, все время разговаривали друг с другом, перекликались для бодрости духа. Я Беликову кричу из окопа: "Ну, как ты, ничего?" - "А ты?" - "Я тоже ничего".

По обличью видно было, что никто не бледнеет, цвета лица не теряли.

Так мы целый день копошились с танками. А потом мы услышали, что слева и справа больше нашей стрельбы нет. И нет никакой, кроме немецкой. И подумали, что, наверное, здесь придется умирать. Мы решили - все равно, так или иначе, раз уж так вышло, - либо жить, либо умирать, но в плен не сдаваться. И тут я увидел, что Беликов от ружья оторвался, но что-то на бумаге пишет. Я говорю ему: "Что ты пишешь?" Он отвечает: "Пишу за всех четырех, что бьемся и не отдадимся живыми. Пусть от нас память будет, наши придут и найдут..."