Лев Гумилев: Судьба и идеи

10.1. Спор историков. Родилась ли истина?

Есть много загадок прошлого, например, почему в XII-XIII вв. половецкая степь именовалась в русских источниках «Землей незнаемой», если еще в Х в. русские свободно ездили в Тьмутаракань (Керчь) и в Крым, доходили до берега Каспия? Неужели знания русских географов в XIII в. уменьшились или забыли они об этих «рядовых» событиях недавнего прошлого?

Как замечал Л.Н., в XII в. «бывшая степная окраина Киевской Руси превратилась сначала в «Землю незнаему», потом в «Большой луг» и, наконец, в «Дикое поле» 867. В последнем названии уже явственен элемент враждебности.

Тянулась ли действительно эта вражда чуть ли не столетиями, и если «да», то только ли вражда?

В степи доминировали половцы, и, значит, в первом приближении проблема сводится к выяснению взаимоотношений русских с ними. Русские историки XIX в. (а частично и XX) давали однозначный ответ. «Рыцарственная Русь и тревожная недобрая степь, — пишет Б. Рыбаков, — разлившаяся безбрежным морем от Волги до Дуная... Степь полна топота и ржания конских табунов, дыма становищ, скрипа телег; рыщут волки, кружатся над полем хищные птицы, тут и там идут несметные войска половецких ханов, распугивая антилоп и туров. Духами зла и смерти, огня и несчастий наполняет степь фантазия поэта... На сотни верст вдоль русской границы раскинулось необъятное степное море, ежегодно, ежедневно угрожавшее ураганами и штормами воинственных и хищных половецких орд» (выделено мною. — С. Л.) 868. Красиво? Да. Но убедительно ли?

У академика Б. Рыбакова было много именитых предшественников — классиков русской исторической науки. Их оценки практически однозначны. Гумилев писал, что дореволюционная русская историография от В. Н. Татищева до Г. В. Плеханова, за редкими исключениями, решала проблему русско-половецкого контакта единообразно.

Татищев считал, что «половцы и печенеги... русским пределам набегами, пленяя и грабя, великие вреды наносили»; Н. Карамзин: половцы — «неутомимые злодеи», «мир с такими варварами мог быть только опасным перемирием»; Н. Г. Устрялов: половцы — «лютые злодеи»; С. М. Соловьев: «Русь... должна была вести борьбу с жителями степей»; Н. И. Костомаров: половцы — «полчища степных кочующих народов... жадных к грабежу и истреблению»; Н. А. Рожков: половцы — «наибольшая опасность для древнерусского государства» 869.

Сюда же, к «традиционалистам», Л.Н. отнес и П. Н. Милюкова, отнес напрасно, но не виновен в ошибке: российское издание «Очерков» вышло, как уже говорилось, после смерти Л. Гумилева. Между тем П. Н. Милюков был совсем не традиционен: он считал, что своеобразны были отношения «на границе лесостепи с теми кочевниками, которых русские князья начинают, в противоположность «диким половцам», называть «наши поганые», «надобные Руси» 870. Понравилось бы это Гумилеву! Но это лишь эмоции, а необходимы доказательства «невражды».

По мнению П. Милюкова, половцы — последние степные пришельцы, были и остались чистыми кочевниками, без всякой перемены государственных целей. Настоящего наступательного движения на Русь у половцев никогда не было, они не желали выходить из степей и расширять свою территорию за счет лесостепной и степной области. Вот почему северные пределы половецких кочевий и южные границы днепровских русских княжеств оставались неизменными до второй половины XII в. и до конца существования половецкой независимости 871. Типично «евразийское» объяснение! Добавим, что I—II тома «Очерков» Милюкова основаны на понятии «месторазвитие» П. Савицкого, что, правда, не мешало ему там же критиковать евразийцев.

Л.Н. «реабилитировал» половцев еще подробнее и капитальнее.

Во-первых, число русских в XII в. достигало 5,5 млн человек, а половцев — нескольких сот тысяч (вспомним «несметные войска» у Рыбакова!).

Во-вторых, в XI—XII вв. было больше русских походов на север, чем столкновений на юге.

В-третьих, В. Пашуто подсчитал, что, несмотря на рознь русских князей, половецкие набеги коснулись лишь 1/15 территории Древней Руси, тогда как русские походы достигали Дона и Дуная, приводя половецкие становища к покорности.

В-четвертых, согласно Лаврентьевской летописи получается, что за 180 лет (1055–1236 гг.) половцы нападали на Русь 12 раз и столько же раз русские на половцев; совместных русско-половецких операций в междоусобных войнах было тридцать 872.

В-пятых, Владимир Мономах писал, что заключил с половцами «19 миров»; он первый привел половецкую рать на Русь для разгрома Полоцкого княжества 873.

В-шестых, в XII в. редкая усобица обходилась без того, чтобы тот или иной князь не приглашал к себе на помощь «поганых» 874.

«Следовательно, половцы и русские, — резюмировал Л.Н., — уже составляли единую этносоциальную систему» 875.

Видимо, иначе и не могло быть. Огромный регион, включающий Древнюю Русь и Великую степь, не был разрезан какой-то жесткой природной границей; лес плавно переходил в лесостепь и затем в степь; зональные ландшафты сочетались с азональными, а значит, должна была сформироваться некая целостная хозяйственная система. Тогда более характерными и нормальными являются не войны и набеги, а интенсивный товарообмен между Лесом и Степью 876. Экономика, как всегда, определяла политику. Ее в свою очередь определяли возможности такого товарообмена.

Граница не была ни жестким природным рубежом, ни этническим водоразделом. Не случайно даже в ХІV-ХVІ вв. сохранились такие полиэтничные (и вместе с тем — «микро-политические») образования на границе Леса и Степи, как Елецкое княжество, «Яголдаева тьма», княжество Глинских (потомков Мамая), опровергавшие концепцию «извечного антагонизма» 877. Настоящая беда шла на Русь не с востока, а с запада. И не одна беда, а много бед.

10.2. Оккупация или симбиоз?

Типичный двойной счет, принятый на Западе при оценке Запада и Востока, не миновал и нас; более того, он доминировал, это чувствуется и сейчас. Монгольские войска вторглись в пределы Руси в 1237 г., и к концу 1240 г., одержав победы во многих сражениях, подчинили себе чуть ли не всю страну. Новгород, по оценке Э. Хара-Давана, спасла лишь апрельская оттепель и бездорожье 878. Тут нечему удивляться, ибо до того (правда, не за три, а за двадцать шесть лет) ими был покорен почти весь Азиатский континент, а значит, на Русь обрушилась концентрированная мощь всей Азии 879.

Этому предшествовало пагубное изменение всей геополитической обстановки, резкое ухудшение положения Руси в тогдашнем мире — и в «дальнем», и в «ближнем зарубежье», плюс утеря координации внутри самой Руси. Л.Н. назвал это «вереницей бед» 880. Грозная беда надвигалась с Запада: началось завоевание Прибалтики немцами; была основана Рига; в 1201 г. учрежден орден меченосцев; Ревель, основанный датчанами в 1219 г., стал базой наступления на Северо-Западную Русь. Немцы взяли основанный русскими Юрьев и не пощадили там ни одного русского. Это было страшнее поражения на Калке в 1223 г., и, может быть, еще страшнее потому, что все это не находило никакой реакции в Новгороде — наиболее угрожаемом форпосте Руси.