Лавкрафт

Рассказы, которыми Лавкрафт восторгался более всего, были из тех, что вызывали у него frisson [387] своим эффектом потусторонности. Этот эффект, утверждал он, лучше всего достигается «мощным воздействием временного прекращения действия законов природы и близкого присутствия невидимых миров или сил». Он больше не почитал фантастику Герберта Уэллса, поскольку его «фантазия слишком рассчитана и научна, а скрытая тенденция к социальной сатире принижает ее убедительность».

Среди работ По Лавкрафт не любил «Колодец и маятник» — в основном потому, что ужасы этого рассказа «слишком явно физические» [388]. Он считал «Падение дома Ашеров» лучшим из произведений По.

Он был знаком и с современной реалистической художественной литературой — и даже называл Теодора Драйзера «великим художником», несмотря на топорность его прозы. Но Лавкрафта не интересовали вещи, о которых Драйзер писал. Не увлекала его и «сентиментальность Диккенса, героическая помпезность обоих Дюма или слащавость Виктора Гюго». Подлинная фантазия, как у Дансейни и Кларка Эштона Смита, говорил он, «обладает правдивостью, достоинством и значительным местом в эстетике, которых… нет в сентиментальном светском романе» [389].

Любимой повестью Мейчена у Лавкрафта была «Холм грез» (1907). В этом небольшом романе рассказывается об английском мальчике, сыне сельского священника. Герой, обладающий поэтическими наклонностями, уезжает в город, все бьется и бьется, становится наркоманом, сходит с ума и заканчивает жизнь самоубийством. История из того рода, что были популярны в девятнадцатом и начале двадцатого веков — о сверхчувствительном художнике, ненавидимом и гонимом обывателями жестокого и грубого мира. «Холм грез» содержит автобиографические черты — хотя сам Мейчен, которому пришлось побороться, дожил до почтенных лет.

Особенно Лавкрафту нравились в этом произведении сны, в которых герой Мейчена переносится в Британию римских времен. Лавкрафт обожал атмосферу, даже чересчур приукрашенную, как в данном случае, а «Холм грез» просто пропитан атмосферностью. Но это не для тех, кто в своих произведениях предпочитает развитие событий. Для Лавкрафта же произведения с действиями относились к литературному «дну» [390].

Лавкрафт признавал еще одного мастера фантастики — Уолтера де ла Мара, чей роман «Возвращение» (1911) очень его привлекал. Он повествует о человеке, которым пытается завладеть дух давно умершего французского колдуна. Однако дух добивается цели лишь частично: он изменяет внешний вид этого человека до похожего на колдуна, но ему не удается овладеть его разумом. Так что герой пробуждается и обнаруживает, что у него другое лицо, ко вполне понятному ужасу своей жены.

Лавкрафт чувствовал, что его собственные произведения ухудшаются: «Моя техника, я полагаю, лучше той, что была в моей молодости. Но всегда подозреваешь, что вопреки техническому улучшению может быть и параллельное ослабление напряженности и живости твоей работы, по мере того как незаметно переходишь от насыщенной и всему удивляющейся юности к бесстрастному и циничному среднему возрасту» [391].

В ответ на колонку «Почему я люблю Провиденс» в «Провиденс Санди Джорнал» Лавкрафт написал в газету длинное письмо, призывая к защите колониальных зданий, восстановлению старых строений и запрету небоскребов: «Эти замечания вызваны волной увлечения заменой зданий, которая как раз захлестнула наш город… Никто, и это правда, не огорчен лицезрением конца или его ожиданием таких викторианских язв, как Биржа Батлера, Зал Пехоты и чудовищное здание Высшего суда, но когда сносится гармоничное георгианское строение вроде старого особняка Батлера рядом с Галереей, казалось бы, самое время задаться вопросом, является ли эта перемена действительно гражданской необходимостью или же это лишь проявление грубого, неугомонного коммерческого авантюризма…

Сокровища, подобные этим, слишком драгоценны, чтобы терять их без борьбы, и заслуживают всех усилий и финансирования, которые могут быть затрачены на помощь им против вторжений обывательщины разрастающегося города. Любой быстро растущий нефтяной центр может иметь яркие огни, небоскребы и многоквартирные дома, но лишь горячо любимое прибежище веков безупречного вкуса и утонченного стиля жизни обладает увенчанными вазами и увитыми плющом стенами, видами с остроконечными крышами и шпилями, непредсказуемыми изгибами мощеных дворов и аллей и всеми прочими разнообразными штрихами старинного пейзажа, что означают Провиденс для тех его подлинных уроженцев, кто в нем вырос и кто лелеет каждое его настроение и вид, лето и зиму, солнце и дождь» [392].

Когда Лавкрафт писал это, викторианская архитектура и мебель считались проявлением самой что ни на есть безвкусицы, и выражение «викторианское уродство» было расхожим клише. С тех пор викторианские постройки поднялись в глазах общественности. Их выдающиеся образцы оберегаются. По прошествии времени, возможно, викторианские реликты будут считаться такими же ценными, каковыми были колониальные во времена Лавкрафта. Но сам Лавкрафт никогда объективно не рассматривал эти приливы и отливы вкусов. Ибо его веком был восемнадцатый, и по определению произведения этого периода были навсегда выше остальных.

В мае Хеннебергер предложил, что он попробует продать собрание рассказов Лавкрафта. Это было первое из ряда подобных предложений, но все они так ни к чему и не привели.

В двадцатых годах двадцатого века еще не существовало небольших, полупрофессиональных издательств, специализирующихся на научной фантастике, книги в бумажной обложке также не выпускались. Бульварные романы в мягкой обложке были популярны среди юных читателей Америки до Первой мировой войны, но вышли из употребления в Соединенных Штатах. Вторая мировая война, с ее нехваткой бумаги и грузового пространства, воскресила бумажные обложки.

Во времена Лавкрафта единственным книжным рынком, который предлагали издатели, был рынок книг в переплете из материи. И тогда, и сейчас подобные издатели обычно считаются со сборниками рассказов только признанных писателей. Опубликовать такой сборник неизвестного автора означает возможную потерю денег. Неизвестный писатель, создавший хороший роман, как правило, может продать его, но сборник рассказов ему удается продать лишь изредка.

Летом 1926 года у Лавкрафта начался один из его величайших всплесков художественной производительности. Период с сентября 1926–го по июль 1927–го лицезрел написание шести рассказов, включая и некоторые из его главнейших работ.

За сентябрь и октябрь он написал «Зов Ктулху», который набросал еще перед отъездом из Нью-Йорка. Эта повесть в двенадцать тысяч слов продемонстрировала развитие лавкрафтовской прозы.

В своих ранних рассказах Лавкрафт вводил элементы, которые позже сформировали часть так называемого Мифа Ктулху. Термин означает художественный фон примерно дюжины его рассказов, построенный на едином вымышленном окружении и наборе положений.

Рассказы Мифа Ктулху не образуют последовательного целого, так как Лавкрафт не проработал в деталях свои положения. Каждый рассказ — независимая часть, разделяющая элементы с другими рассказами, но не согласующаяся с ними полностью.

В «Ньярлатхотепе» (написанном в 1920 году) Лавкрафт впервые ввел самого Ньярлатхотепа. В «Безымянном городе» (1921) он привнес Абдула Аль-Хазреда и его загадочное двустишие. В «Гончей» (1922) он упомянул шедевр Абдула, проклятый «Некрономикон». В «Празднике» (1922) [393] он вывел на сцену «Некрономикон» (вместе с другими оккультными книгами, настоящими и вымышленными) и позволил своему герою процитировать кое-что из его прозы, напоминающей Ницше. Также в «Празднике» вводятся вымышленные города Новой Англии Кингспорт и Аркхэм, художественные дубликаты Марблхеда и Салема соответственно, и Мискатоникский университет в Аркхэме.