Аракчеев: Свидетельства современников

Затем граф обратил внимание наше на письменный стол, покрытый множеством разных вещей.

«Это стол, — сказал он, — на котором Император Александр I писал, когда приезжал в Грузино». И в этом роде продолжался весь остальной рассказ графа; поразительна была точность, с какою сохранилось у него воспоминание о каждой веши, которая чем-нибудь напоминала ему покойного Императора, и во всех словах его виделось священное уважение к этим предметам.

«Вот ящик, где хранятся пустые конверты с собственноручными на них надписями Императора Александра I на мое имя, как то: «графу Аракчееву, графу Алексею Андреевичу Аракчееву». За сим он взял лист, лежавший сверху, и прочел следующее: «В этом ящике лежат конверты с собственноручными надписями покойного Императора Александра I-го к графу Аракчееву за три последние года». За прежние годы граф Аракчеев имел неосторожность подобные конверты разрывать, чего он себе никогда не прощал. Конверты же с письмами от Императора, на которых адрес был печатный или писан другою рукою, все уничтожены; всех тут конвертов находится 840 разной величины.

Потом указал на маленький сафьяновый ящик, где находились 4 ружейные чугунные пули эллиптической формы, совершенно подобной голубиному яйцу, и сказал: «Я сохраняю эти пули для того, что человек должен зазнаваться и помнить, что всегда может сделать глупость. Вот в чем дело: в 1812 году, когда Наполеон приближался к Москве и страх был всеобщий, Император Александр мне сказал: «Ко мне явился некто, предлагающий мне вылить подобные пули, наверно попадающие, дай ему средство делом заняться». Я, осмотрев пулю, позволил себе сказать: «Вы, верно, хотите похристосоваться с вашею армией и подарить каждому солдату по чугунному яйцу; поверьте, Государь, этот изобретатель — обманщик: пуля по своей форме далеко и метко лететь не может!» На это Император мне сказал: «Ты глуп!» Я замолчал, дал прожектеру средство что-то делать и забыл о том. Вскоре за тем Император вновь меня призвал и сказал: «Явился человек, который хочет строить воздушный шар, откуда можно будет видеть всю армию Наполеона; отведи ему близь Москвы удобное место и дай средство к работе» Я вновь позволил себе сделать возражение о нелепости дела и вновь получил в ответ: «Ты глуп!» Прошло немного времени, как мне поднесли, что прожектер шара бежал; с самодовольным лицом предстал я пред Императора и донес о случившемся; но каково было мое удивление, когда Император с улыбкою сказал мне: «Ты глуп!» Тогда только мне все прояснилось: для народа подобные меры, в известных случаях, нужны; такие выдумки успокаивают легковерную толпу, хотя на малое время, когда нет средств отвратить беду. Народ тогда толпами ходил из Москвы на расстояние 7 верст к тому месту, где готовили шар; это было на уединенной даче, окруженной забором, куда внутрь никого не пускали, но народ, возвращаясь домой, рассказывал, что видел своими глазами, как готовится шар на верную гибель врагу, и тем довольствовался. Часто после того Император со мною говорил об этом случае, удивлялся, что я в первый же раз его не понял, и я сознавался, что точно «был глуп», возражая намерениям, придуманным для спокойствия толпы».

Во внутренности футляра на крыше сделана надпись: «Пули чугунные, отданные Государем Императором Александром I-м, при получении коих сделан был графом неосторожный ответ, за который Его Величество изволил показать свое неудовольствие, почему граф Аракчеев, сознаваясь в своей ошибке, в память сего сохранил эти пули».

Затем граф показал нам ящик в 4 вершка длины и ширины, а сверху стекло; под ним было полотно, на котором виднелась метка: А. «Это, — сказал он, — рубашка Императора Александра, мне подаренная, и в ней я буду похоронен. История ее следующая: когда покойная Императрица была в предсмертных страданиях и не было надежды к ее выздоровлению, то Император Павел I, зная, что его ожидает вступление на престол, послал за мною в Гатчину, чтоб я скорее приехал в Петербург; дороги тогда были дурные; я скакал что было силы и весь в пыли явился к Императору, — Он меня принял самым ласковым манером, сказал мне: «Служи мне верно», — и, взяв меня за руку, подвел к Александру, вложил мою руку в его руки и сказал: «Будьте друзьями!» И мы всегда были друзьями. Александр, видя меня всего в пыли, сказал: «Верно, ты за скоростию белья чистого не взял с собою; пойдем ко мне, я тебе дам», — и тогда дал мне эту рубашку. После я ее у него выпросил, и вот она; а когда умру, то ее на меня наденут, и в ней я буду похоронен». Граф точно похоронен в этой рубашке, а ящик и до сих пор хранится в ризнице. <…>

Во всех словах и мыслях графа выражались необъятная преданность, неподдельная любовь и высокое благоговение к памяти покойного Императора; во всем видна была душа и сердце, жаждущие высказать эти чувства пред каждым и находящие собственную отраду, когда представится к тому случай.

Теперь прошло уже 43 года, и нет возможности припомнить все мелкие подробности, сообщенные тогда; но помню, что все мы были поражены глубиною чувства, этим благоговением графа, которым он увлекался, а также и тем, что слышим такую увлекательную речь от человека, о котором и тогда еще Россия не иначе говорила, как шепотом и даже пред именем которого каждый, проезжая мимо дома, им занимаемого, останавливал свое дыхание и всякую мысль свою. <…>

И. Р. Мартос [624]

Из рассказов графа Аракчеева

Первое свидание, нечаянное и внезапное, случилось в 1826 году, <неразборчиво> декабря в 11 часов утра [625]. Граф был очень доволен тем, что я его узнал. Последовал общий разговор о человеческой и философской жизни <…> Между прочим, я говорил ему о ленте Петру Андреевичу [Клейнмихелю], для чего он в сем удовольствии помешал ему. Он возразил на сие, уверяя, что он по философским побуждениям и сам не имеет ленты, то есть Андреевской [626]. Государь Павел Петрович, призвавши наследника из комнаты Императрицы Марии Федоровны и взяв его руку и руку графа Аракчеева, сложил их и сказал: «Будьте вы оба вечными друзьями!» [627] С тех пор началась дружба графа с будущим Государем Александром Павловичем. Когда соединил их таким образом Государь Павел Петрович, Императрица Екатерина II лежала на полу при последнем издыхании, грудь у нее при дыхании чрезвычайно сильно подымалась и опускалась, но она была уже в беспамятстве.

Граф пробыл у меня около двух часов. Мы расстались с уверением, что мы «друг другу не будем в тягость»; итак он обещал посещать меня и показать мне письма, которые писал к нему Государь из Таганрога [628].

Второе посещение, вечернее, последовало по назначению 17 декабря, в 6 часов вечера.

Беседа наша началась чаем, который он пил с удовольствием, по обыкновению своему в количестве двух чашек. Потом граф мне дал читать приведенные им с собою письма Государевы, полученные из Таганрога. Когда я читал сии письма, то часто на его глазах показывались слезы, особенно при чтении письма, чрез которое Государь принимал в нем живейшее участие, приглашая в Таганрог [629]. Граф повторил и сам после моего чтения. <…> По окончании чтения последовали разговоры о той же материи, с присоединением следующего анекдота: Государь Павел Петрович, уволивши его от службы, принял опять в свою свиту, и потом он поручал ему иметь за Наследником наблюдение, как за бабушкиным баловнем, дабы доносить ему обо всем. Но граф при сем докладывал Государю, чтобы Его Величество избрал для этого дела кого-нибудь другого, он же для такого дела не способен и не может быть орудием несогласия между отцом и сыном. Тем это поручение и кончилось, а граф остался с большой Государевой милостью. Вседневные рапорты по утрам с пяти часов граф подносил Государю лично. Эти рапорты должен был подписывать Наследник и подписывал их в постели, между тем Елисавета [630] закрывалась одеялом, чтобы граф ее не видел. Он Государю всегда докладывал, что Наследник Уже встал, тогда как Наследник еще лежал в постели.