Тургенев

Они стали снова переписываться, и в августе 1878 года Тургенев написал Толстому из Москвы в Ясную Поляну: «Мне самому хочется вас видеть… Приедете ли в Тулу, или я заеду к вам в Ясную Поляну?..»

О последовавшей затем встрече писателей рассказывает в «Очерках былого» сын Льва Толстого — Сергей Львович: «Отец сам поехал в Тулу его встречать… И вот Тургенев в Ясной Поляне… Все мы, конечно, с величайшим интересом ждали Ивана Сергеевича. Я знал, что Тургенев большого роста. Но он превзошел мои ожидания. Он показался мне великаном… Сравнительно с ним отец мне казался маленьким (хотя он был роста выше среднего) и моложе, чем он был. Правда, Тургеневу было шестьдесят лет, а отцу пятьдесят. Но Тургенев был совсем седой, а у отца были темные волосы без проседи. В их отношениях чувствовалось, что Иван Сергеевич старший. Мне тогда казалось, что отец к нему относился сдержанно, любезно и слегка почтительно, а Тургенев к отцу, несмотря на свою экспансивность, немножко осторожно…

Иван Сергеевич много разговаривал с отцом наедине, в кабинете и на прогулках. Вероятно, главной темой их разговоров была литература…

Несмотря на свои шестьдесят лет, Тургенев был бодр и подвижен. Он ходил гулять с моим отцом и с нашей компанией молодежи, обращая внимание на хозяйство, на лесные и яблочные посадки и на красивые места в саду и в лесу…»

По возвращении в Спасское Иван Сергеевич 14 августа написал Льву Николаевичу: «Не могу не повторить Вам еще раз, какое приятное, хорошее впечатление оставило во мне мое посещение Ясной Поляны и как я рад тому, что возникшие между нами недоразумения исчезли так бесследно, как будто их никогда и не было. Я почувствовал очень ясно, что жизнь, состарившая нас, прошла и для нас недаром — и что и Вы и я — мы оба стали лучше, чем 16 лет тому назад, и мне было приятно это почувствовать».

Конец семидесятых годов в жизни Тургенева был отмечен особенно широким признанием его литературных заслуг со стороны передовых общественных кругов как в России, так и на Западе.

В июне 1878 года представители всех европейских литератур, съехавшиеся во время всемирной выставки в Париж на международный литературный конгресс, единогласно избрали Тургенева своим вице-президентом.

Один из членов русской делегации на этом конгрессе, М. Ковалевский, рассказывал, что торжественное заседание, на котором выступил Тургенев, было для него триумфальным.

В своей речи Тургенев дал краткий и выразительный обзор развития русской словесности от Фонвизина до Льва Толстого включительно и указал, что было внесено ею нового в литературный капитал человечества.

Простая, безыскусственная речь русского писателя, пользовавшегося мировой славой, была покрыта дружными аплодисментами.

Восторженно был встречен Тургенев в следующем году в Москве на заседании Общества любителей российской словесности, происходившем в аудитории Московского университета.

Когда гром аплодисментов затих, прямо с хоров раздался голос студента, приветствовавшего от имени учащейся молодежи автора «Записок охотника» как защитника прав народа.

В мемуарах современников сохранились описания бурных оваций, которыми встречала молодежь в Москве и Петербурге появление писателя на вечерах, в театрах и в других общественных местах.

«Этот возврат ко мне молодого поколения очень меня порадовал, но и взволновал порядочно», — писал Тургенев в те дни.

В Петербурге, на чтениях, организованных Литературным фондом, он с огромным успехом выступал со своими рассказами из «Записок охотника» — «Бурмистром» и «Бирюком».

Шумные овации, сопровождавшие каждый шаг писателя в столицах, пришлись не по душе властям. Тургенев сам рассказывал Герману Лопатину, с которым встречался тогда в Петербурге, что ему ясно дано было понять о нежелательности дальнейшего его пребывания в России.

Летом 1880 года в Москве проходили пушкинские торжества в связи с открытием памятника поэту на Тверском бульваре.

В сознании современников этот праздник остался как одно из незабываемых событий русской общественной жизни конца прошлого столетия.

Первоначально открытие памятника было намечено на 26 мая — в день рождения Пушкина, но затем перенесено на 6 июня.

Избранный вместе с Григоровичем и другими литераторами депутатом от Литературного фонда на пушкинские торжества, Тургенев принимал живейшее участие в подготовке праздника, разработке его программы, в переговорах и переписке с писателями, учеными, артистами. Эта непривычная организационная работа изрядно утомила его.

24 апреля (6 мая) Тургенев отправил из Москвы короткое письмо Флоберу, начинавшееся шутливым сообщением, что он «еще жив и здоров. Я верчусь и скачу, как белка в колесе; нахожусь здесь уже неделю. В будущий понедельник уеду в деревню, пробуду там десять дней, вдыхая запах берез и слушая, как орут соловьи».

Тургенев стремился скорее уехать в Спасское, чтобы приготовить там в тишине и уединении речь о Пушкине, которую должен был прочитать в публичном заседании Общества любителей российской словесности в дни торжества.

«В Москву вернусь к открытию памятника нашему великому поэту Пушкину, — сообщал он в том же письме Флоберу. — NB: Комитет пришлет Вам приглашение! Вы, разумеется, не приедете, но если Вы пришлете телеграмму, то она будет прочитана на банкете под восторженные аплодисменты присутствующих». Заканчивая письмо, Тургенев выражал надежду обнять в июне своего друга в Париже.

По дороге в Спасское он заезжал в Ясную Поляну— ему хотелось склонить Л. Н. Толстого к участию в пушкинских торжествах. Он пробыл там два дня. «Была весна, — вспоминает С. Л. Толстой, — разные певчие птицы свистели и пели в саду. Иван Сергеевич хорошо знал птиц и отличал их по пению. «Это поет овсянка, — говорил он, — это коноплянка, это скворец» и т. д. Отец признавался, что он так хорошо птиц не знает. Пролет вальдшнепов был в самом разгаре».

Вместе с Толстым, его женой и сыновьями Тургенев ездил на тягу в казенный лес за рекой Воронкой.

Софья Андреевна Толстая рассказывает об этой поездке в своих воспоминаниях: «Весенний вечер был прелестен, но тяга была неудачна: кто-то раз выстрелил в пролетавшего вальдшнепа, но птицу не нашли. Тургенев стоял со мной у большого, еще не одетого листвой дуба и что-то делал с ружьем, когда я его спросила:

— Отчего Вы так давно ничего не писали, Иван Сергеевич?

Тургенев оглянулся кругом себя, сделал виноватую улыбку, которая имела особую прелесть в этом крупном человеке, и сказал:

— Никто нас не слышит? Ну, я Вам скажу, что всякий раз, как я задумывал писать что-нибудь, меня трясла лихорадка любви. Теперь это прошло: я стар; я не могу больше ни любить, ни писать…»

Во время долгих разговоров наедине с Толстым Тургенев рассказал ему, между прочим, о том сильном впечатлении, какое произвел во Франции роман «Война и мир». Отчасти это было уже известно Толстому, потому что в начале года Тургенев переслал ему из Парижа восторженный отзыв Флобера. Выражая благодарность Тургеневу за то, что тот дал ему возможность прочитать роман Толстого, Флобер писал: «Это первоклассная вещь! Какой художник и какой психолог! Два первые тома изумительны, но третий страшно катится вниз. Он повторяется! и философствует! Одним словом, здесь виден он сам, автор и русский, тогда как до тех пор были только природа и человечество. Мне кажется, что кое-где есть места шекспировские! Я вскрикивал от восторга во время чтения… а оно продолжается долго! Да, это сильно, очень сильно!»

Но Льва Толстого уже не волновали отзывы о его романах. Он переживал в ту пору глубокий нравственный кризис, приведший его к полному отказу от художественного творчества.

Свою главную задачу Лев Толстой видел теперь в том, чтобы воздействовать на умы людей не художественными произведениями, а моралистическими сочинениями, в которых он призывал к нравственному самоусовершенствованию.

Просьбу Тургенева приехать в Москву к открытию памятника Пушкину он решительно отклонил, потому что всегда относился отрицательно к торжественным и официальным празднествам. Хотя Тургенев был очень огорчен этим отказом, они расстались тепло и дружелюбно.