Дипломатическая быль. Записки посла во Франции

— Да, но знаешь…

Думаю, для того, чтобы читателю были ясны настроения, достаточно этого диалога. В конце концов в решении Коллегии было записано, что для консультации в Москву были вызваны руководители семи загранучреждений. Были названы все страны, где находились эти загранучреждения, в том числе Франция, откуда прилетел я.

Далее в решении было указано, что совпослам в шести странах было предложено высказать свое отношение к возможности дальнейшего выполнения ими функций полномочных представителей. В перечне этих стран Франции не было, чем и выражалось отсутствие каких-либо претензий ко мне и посольству.

Заседание совета министров иностранных дел союзных республик, о котором упоминал В. Петровский, было назначено на три часа дня 13 сентября. Его должен был вести Панкин. Минут за 15–20 меня доверительно предупредили, что там действительно имеется в виду зачитать и утвердить то решение, о котором говорилось выше, но, если кем-нибудь будет задан вопрос обо мне, последует ответ: Дубинин тоже покинет свой пост.

Спрашивается, что будет тогда означать отсутствие претензий ко мне и посольству?

Итак, до начала заседания министров всего четверть часа… Я звоню помощнику М. С. Горбачева, тому, с кем разговаривал и кто знает суть дела. Объясняю обстановку. Прошу срочно доложить М. С. Горбачеву, чтобы решить вопрос по справедливости. Помощник говорит, что это предельно трудно, но добавляет, что постарается.

И вот минут через двадцать звонок от него мне домой.

— Доложить удалось. М. С. Горбачев считает, что ничего о вас ни писать, ни говорить не следует. Вернуться в Париж. После замены в обычном порядке (я за границей к тому же без перерыва 13 лет), использовать и в дальнейшем на дипломатической работе. — Добавляет: — Б. Панкина я вызвал к телефону с уже начавшегося заседания. Все передал ему. Он ответил, что найдется, что ответить, если вопрос о вас в самом деле будет задан.

Не было, конечно, задано такого вопроса. Решение было утверждено без поправок.

Проблеск справедливости в потоке потрясений. Я с трудом верил в это. Новость быстро распространилась, и многочисленные поздравления напоминали мне о реальности сообщенного мне решения.

17 сентября я улетел утром в Париж. По прилете мы информировали МИД о моем возвращении. Там выразили удовлетворение. Дважды в этот день виделся с Р. Дюма Вечером открыли с ним уникальную выставку в «Гран Опера», посвященную истории балета. Еду домой по рю де л’Опера, когда раздается звонок в машину. Срочная телеграмма из Москвы.

Наверно, не к добру, мелькает мысль. Так и есть. Сухое указание возвратиться домой. Подпись: В. Петровский.

Дипломатическая профессия сродни военной. Дипломат, особенно посол, должен быть всегда готов к перемещениям, отъезду, и причины для этого могут быть самые разнообразные, связанные как с его деятельностью, так и с какими-либо государственными интересами, к которым он может и не иметь прямого отношения. Но в данном случае речь шла о драматическом стечении обстоятельств. Всего несколько часов назад я вылетел из Москвы с благословения президента страны и вечером того же дня получил указание прямо противоположного свойства Что могло произойти за время полета самолета из Москвы в Париж? Вопрос представлялся настолько естественным, что я позволил себе задать его Москве, написав телеграмму, адресованную непосредственно М. С. Горбачеву. Через сутки приходит ответ. Он вновь написан В. Петровским. Мне подтверждается указание в срочном порядке завершить миссию в Париже. Недоумение остается. Видимо, в Москве М. С. Горбачев метался из стороны в сторону еще больше, чем Ф. Миттеран в Париже. Но я далеко от Москвы и свое время и внимание направляю на то, чтобы, несмотря ни на что, достойно распрощаться с Францией. Я продолжаю выступать перед французской аудиторией, участвую в радио- и телепередачах, провожу дипломатические встречи. Приходит послание от М. С. Горбачева Ф. Миттерану. Ф. Миттеран принимает меня 3 октября. У него по-прежнему большой интерес к развитию дел в Советском Союзе. Он, как и раньше, подчеркивает свою позицию в пользу сохранения единства Советского Союза. Правда, добавляет на этот раз: «Но главное в этом вопросе зависит, разумеется, от вас самих, мы можем лишь оказывать содействие». В справедливости этих слов не откажешь, тем более что в этот же день он принимает пролетавшего через Париж председателя Верховного Совета Украины Л. Кравчука, окружение которого предупредило нас, чтобы ни в аэропорту, нигде в другом месте Парижа рядом с делегацией не появлялся ни один представитель посольства, даже консульский работник. В нашей делегации, поясняет посетивший меня министр иностранных дел УССР А. М. Зленко, есть представители Руха, а это такие люди, такие люди…

В заключение беседы сообщаю Ф. Миттерану, что через несколько дней уезжаю… Следует сожаление (так во всех случаях принято в международной практике). Однако президент добавляет, что обязательно встретится со мной специально до моего отъезда. Он тут же поручает Пьеру Морелю подобрать время для такой встречи.

8 октября я снова в Елисейском дворце с президентом. Он принимает меня один. Я пришел вместе с А. Шульгиным. Разговор не просто прощальный. Мы говорим о глубоких переменах в мире, в Европе, в Советском Союзе, об отношениях между нашими странами. Ф. Миттеран высоко отзывается о моей работе в Париже на поприще советско-французских отношений вообще.

— С вами было легко, — говорит он.

Президент выражает надежду, что моя деятельность будет впредь связана с отношениями между нашими странами, и во всяком случае высказывает пожелание дальнейших встреч. Прощание теплое, хотя в такого рода вещах требуются поправки на дипломатические условности. Мы действительно часто встречались с Ф. Миттераном. Разговоры, даже короткие, бывали всегда содержательными.

Даю прощальный прием. Париж щедро ответил на приглашение. Гостей много, и они зашли не на минутку, а провести вечер. Здесь и друзья, которых мы знаем уже десятки лет, и новые знакомые. Михаил Шемякин украсил главный зал великолепной пастелью.

Пришел Р. Дюма. Он поинтересовался, чем я могу заниматься в Москве. В его вопросе я почувствовал нечто большее, чем вежливость. Откровенно ответил, что с учетом неясности вокруг отъезда мне трудно сказать что-либо определенное и насчет моего будущего.

Министр заметил, что он тоже обратил внимание на неожиданный поворот событий в отношении меня. Несколько дней назад из Москвы, говорит он, пришла информация о том, что вы возвращаетесь в Париж. Потом вы сообщили о другом. Министр решительно опровергает слухи насчет того, будто бы он сам или французское правительство могли быть причастны к моему отъезду. Я сделал публичное заявление, говорит он, после вашего вылета на консультации о том, что такие вопросы — внутреннее дело Советского Союза Эго наша позиция, и мы ее придерживаемся твердо. Если бы кто-нибудь попробовал решать за нас судьбы французских послов, мы бы решительно отвергли это.

Гости разошлись. Остаются только наши. Вот заговорил посланник. По долгу, по рангу. Речь путанная и какая-то заунывная во всем. Я с ним не согласен. Говорю, что всеми нами за короткий срок было сделано много, сделано все возможное для нашей страны, для наших отношений с Францией, для новой политики. В том числе — Договор. Я покидаю Францию глубоко убежденным в большом будущем дружбы и согласия наших народов.

До отъезда мне придется еще повидать снова прилетевшего в Париж В. Петровского. Мы едем с ним в машине. Естественный вопрос с моей стороны: что же произошло в Москве в отношении меня? Петровский утверждает, что ничего не знает, ничего не слышал, ничего объяснить не может.

— Так телеграмму-то написал ты!

— Сказали. Написал.

Он старается перевести на другое. Говорит, что меня ждут в Москве, готовы назначить главным советником в Управление планирования. Поэтому хорошо бы поспешить домой. Этому придается доверительно-товарищеская окраска.

Я молчу. Петровский пробует настаивать.