На арене старого цирка

2 апреля состоялся наш бенефис. Материально он был очень удачен.

Труцци стал работать над приключенческой пантомимой «Роберт и Бертрам». Сюжет — приключения двух разбойников. Заканчивалась пантомима ярмаркой и поднятием воздушного шара. Из шара в финале вылетали две куклы, изображавшие Роберта и Бертрама. Подмена была очень хорошо сделана и эффектно обставлена.

Приблизительно в это время Труцци предупредил труппу, что на лето он цирк закрывает. Конюшню отдает в цирк Бекетова в Копенгаген, а сам с женой едет на курорт. Это сообщение опечалило всю труппу. Надо было искать места и работы. Отец опять стал рассылать телеграммы. Наконец, получилась депеша от Афанасьева, бывшего арбитра, извещающая, что он открывает в Пензе цирк и приглашает нас к себе на работу. Никаких других предложений не было, и отец послал согласие.

21 апреля закрылся сезон в цирке Труцци, и мы выехали в Пензу. Здесь нам пришлось испытать все прелести работы в мелком провинциальном цирке. По словам отца, он даже в дни своего ученичества не переживал ничего подобного.

В Пензе началось с того, что мы едва нашли квартиру. Цирк был под шапито. Труппа — раз, два и обчелся. Сборы вроде труппы. Директор — бывший арбитр. Он нашел себе где-то жену, жившую на содержании у какого-то помещика. Женщине этой понравилось звание директриссы цирка, а в то время для этого звания нужны были только деньги, на которые можно было бы купить четыре униформы, плохонький подержанный ковер, шапито, несколько обученных уже лошадок. Приобретено все перечисленное — и цирк готов. Остается только дать анонс в шантанно-цирковом журнале «Варьетэ и цирк», что там-то, тогда-то открывается цирк и для него нужны артисты, — и как бабочки на огонь полетят полуголодные люди, оставшиеся без работы. Директор протелеграфирует: «Выезжайте, аванс на месте». И полетит в заклад последнее добро многосемейного артиста, чтобы на полученные деньги он мог купить билет себе и своим близким. А там смотришь, пока артист едет, директора уже м след простыл, а доверчивый человек обречен на голодовку и нищету в городе, где нет ни души не только родной, но и просто знакомой.

Такого приблизительно рода оказался цирк, куда мы попали. Отец сразу понял, с кем имеет дело, и начал следить за аккуратной выплатой жалованья. Вначале в этом смысле положение еще было терпимым, хотя сборы были неважные. Да и какие могли быть сборы, когда в городе работали оперное товарищество и украинская труппа, а в Народном доме шли драматические спектакли. Кроме того, в Пензе было четыре кинематографа и три шантана.

Полиция в Пензе сразу отнеслась к нам с подозрением. По записям отца видно, что помошник полицмейстера вызвал администрацию цирка и предупредил, чтобы мы зажигательных вещей вроде «Нет местов» не говорили». 15 июня состоялся наш бенефис. Сбор был триста рублей. Это явилось и для нас, и для дирекции неожиданностью. Отец записывает: «Все волнения и тревоги за успех сегодня вознаградились горячим вниманием публики, которая отнеслась к нам и ко всей программе, как дай бог везде».,

В Пензе открылась небольшая ярмарка. 20 июня запись: «Видели, как приехавшие в город балаганы… торговались с городом за места. Курьезно-печальное зрелище, как кулак-город пользуется случаем, выжимает зачастую последние гроши у чернорабочего комедианта». Проклятый капитализм вечно будет царствовать над трудом. Старо, как мир».

Ярмарка просуществовала всего пять дней. Погода все время была отвратительная, и ярмарка сборов не подняла. Дирекция назначила нам еще один бенефис. Отец пишет: «На редкость веселый денек. С четырех часов утра и до девяти часов вечера гром, гроза и проливной дождь. Все бы это полгоря, если бы некто Коянов перед самым началом представления не явился с судебным приставом и не наложил арест на кассу, взыскивая с Афанасьева триста пятьдесят рублей. Тогда я заявил, что весь бенефис принадлежит мне. Потребовал возврата денег публике и отказал бенефис».

В это приблизителыно время приехали из Туркестана приглашенные в цирк на работу старые артисты-акробаты и музыкальные клоуны Распини, служившие с нами у Никитина. Они рассказали, чего только они ни натерпелись, работая в Туркестане. Сборы были настолько плохие, что им не на что было выехать и не на что отправить багаж — пришлось половину вещей оставить на месте.

Дела цирка были очень плохи. 26 июня отец пишет: «Один из веселых дней моей жизни под дирекцией Марии Дмитриевны Бухариной (с подставкой в лице Афанасьева). Приехавший спасать Бухарину ее опекун, отставной подполковник Лапин, заботливо вывел ночью описанных лошадей из цирка, а также заботливо сломал сундук, спасая бухаринскую сбрую. Словом, обовсем позаботился; забыв только нас, тружеников. Нам не заплачено сто семьдесят рублей, акробатам Барьби — сто сорок рублей, Распини — двести пятьдесят рублей. Силой полиции отняли инвентарь и играли сами товариществом. Сбор — сто двадцать шесть рублей. Нам пришлось девять рублей шестьдесят пять копеек и Липе за балет — рубль».

Товарищество проиграло десять дней. Играть артистам было невыгодно потому, что приглашенный раньше чемпионат забирал львиную долю и артистам оставались буквально гроши. Опять

полетели телеграммы в разные города. Товарищество продало оставшийся от дирекции инвентарь (шапито, ковер, пять униформ, десять балетных костюмов за сто тридцать пять рублей). Артисты разделили между собою деньги и разъехались искать счастья кто куда. Это было еще благополучным выходом из положения. Случалось так, что дирекция, скрывая свой прогар, объявляла, что переезжает с цирком в другой город с обещанием выплатить все долги на новом месте, выдавала артисту билет на руки, забирала у него багаж и уезжала. А с приездом в указанное место артист узнавал, что никакого цирка здесь нет, никто не приезжал и куда делась дирекция и багаж — никому неизвестно.

27 июля мы выехали из Пензы, доехали до Казани, сели на пароход и по Каме двинулись в Пермь в цирк Стрепетова. 3 августа 1913 года состоялся наш первый выход в Перми. Труппа была большая. Среди артистов оказалось много старых знакомых. Особенно радостна была для отца встреча с Черным Куком. Он, уже старик, имел взрослых детей, которые все были известными наездниками и акробатами на лошадях. Его дочери Луиза и Виктория считались лучшими наездницами того времени.

Увидали мы и других артистов, с которыми работали раньше: Розетта, Доню Старичкова. Отец его, артист Старичков [48], лежал при смерти.

Сам Стрепетов был когда-то ламповщиком у старика Вильгельма Сура, затем был управляющим в нескольких маленьких цирках, наконец, попал в цирк к Соболевскому. Когда Соболевский решил закрыть цирк и ехать работать наездником в цирк Чинизелли в Петербург, Стрепетов выпросил у него цирковое имущество и часть лошадей с тем, чтобы часть прибыли шла Соболевскому. Соболевский согласился, но поставил условием, чтобы Стрепетов не работал в Сибири, так как сам Соболевский намеревался работать там опять с цирком летом. Стрепетов дал Соболевскому слово, но его не сдержал и в двух сибирских городах сделал бешеные сборы. Стрепетов вернул Соболевскому его имущество, приобрел все, что было необходимо для цирка сам. Размах у него был большой. Труппа очень значительная. Делил он ее на две части и работал в двух городах. И несмотря на это, предприятие его было (как любят говорить артисты) карточное. Принцип был такой: есть — хорошо, а нет — тоже неплохо. Первые деньги со сборов всегда попадали в карман дирекции. Ему-то на жизнь хватит, ну, а артисты подождут. Это вещь обыденная, и к ней не привыкать стать работникам арены.

Вскоре часть труппы уехала в Челябинск, а вторая половина осталась в Перми с чемпионатом французской борьбы. Сборы были средние, так как чемпионат обставили организационно неважно.

4 сентября 1913 года скончался друг отца, клоун Василий Савельевич Старичков. Его хоронили на следующий день. Таких похорон никогда в жизни не видал и вряд ли увижу. Это были, так сказать, «веселые похороны». Своему сыну Донату перед смертью Василий Савельевич указал на подушку, на которой покоилась его голова. После его смерти в подушке нашли две тысячи рублей. Перед смертью покойный просил, чтобы по нем не плакали, а как следует выпили и его помянули. Приказал, чтобы не забыли положить с ним в гроб колоду карт.