Нушич

Бывало, в комнату заглядывал отец, и один из обманщиков, только что декламировавший:

начинал бубнить:

— Есть три неопровержимых доказательства того, что земля круглая. Во-первых…

Именно Джура Конёвич привил будущему писателю вкус к языку и литературе. Бранислав Нушич до глубокой старости с благодарностью вспоминал своего репетитора и знал наизусть все тридцать юнацких песен, выученных не по школьному принуждению в ту пору, когда ум воспринимает все полюбившееся искренне и страстно, а память особенно цепка.

В доме Нушей произошел переполох. Исчез двенадцатилетний Алка. На столе осталась записка, в стиле которой ясно прослеживался ее пропагандистский источник.

«Прощайте, дорогие папа и мама, я ухожу на войну освобождать порабощенных братьев».

Шел 1876 год. К тому времени Джура Конёвич был уже далеко от Смедерева. Очевидно, там же, куда отправился маленький Алка.

Через Смедерево проходила старая дорога на Царьград. Со стороны Белграда время от времени подходил длинный караван барж, влекомый пароходом «Делиград». С барж высаживались солдаты, строились в колонны и с песнями маршировали дальше, на юг. Сербское княжество решило вступиться за своих единокровных братьев и объявило войну Турецкой империи.

В России с сочувствием следили за этой неравной борьбой. И не только следили. Русские славянофилы подняли и возглавили мощное движение в помощь сербам. По всей стране создавались славянские комитеты, устраивавшие собрания, на которых пожертвования лились рекой. Русские организовали в сербских городах госпитали, в которых кроме врачей работало много знатных женщин, пожертвовавших во имя идеи благополучием и комфортом.

Преодолевая препятствия, чинимые царским правительством, в Сербию устремились добровольцы. За короткий срок в сербскую армию вступило 2400 русских солдат и около шестисот офицеров всех чинов, сосредоточившихся главным образом при Моравско-Тимокском корпусе, которым командовал отставной генерал-майор русского генерального штаба Михаил Григорьевич Черняев.

Личность эта была незаурядная. Он сражался на Малаховом кургане в Крымскую войну, отличился на Кавказе. В 1865 году, имея всего две тысячи солдат и проявив безрассудную храбрость, взял штурмом Ташкент, в котором насчитывалось тридцать тысяч защитников. На другой день после взятия Ташкента объехал город почти без охраны, а вечером отправился в общую баню, будто у себя в России, заслужив своей смелостью уважение даже самых фанатичных мусульман. Местное население полюбило его, но вскоре он был уволен со службы за строптивость. Став штатским человеком, Черняев занялся журналистикой и примкнул к московскому кружку патриотов-славянофилов, группировавшихся около Ивана Аксакова, разделяя их ненависть к бюрократизму и иноземному засилью. С началом войны на Балканах он сразу же увлекся движением в защиту славян и вступил в сношения с сербским правительством, которое пригласило его в Белград. Русское министерство иностранных дел приняло меры и поставило его под надзор петербургской полиции. Тогда Черняев переехал в Москву и оттуда тайком отправился в Сербию. В июне 1876 года он уже был в Белграде.

Федор Михайлович Достоевский писал о Черняеве, что генерал «служил огромному делу, а не одному своему честолюбию, и предпочел скорее пожертвовать всем, — и судьбой и славой своей, и карьерой, может быть, даже жизнью, но не оставить дела. Это именно потому, что он работал для чести и выгоды России и сознавал это» [4].

Один из сербов, свидетелей приезда русских добровольцев, вспоминает: «Столица Сербии имела необычный вид. В Белграде яблоку негде было упасть от русских солдат — пехотинцев и кавалеристов, казаков в высоких меховых шапках и с чубами, падавшими на глаза. Посреди города в одну ночь возникла кондитерская, где, помимо всего прочего, подавали водку и другие русские напитки. Наши штабы заполнились многочисленным русским офицерством. Генерал Черняев, прибывший в качестве посланца Славянских комитетов, стал во главе добровольческого войска и в своей ставке сразу создал особую атмосферу. Говорили только по-русски, пили французские вина, стены в домах обили, ухаживали за красивыми напудренными женщинами — это была широкая и вольная жизнь, к которой привыкли на войне русские офицеры, воины аристократической державы».

Лев Толстой недаром отправил умирать в Сербию аристократа Вронского.

Русские офицеры быстро сблизились с сербской интеллигенцией. Сам Черняев нередко бывал в доме поэта-романтика Йована Илича, сыновья которого, впоследствии прославленные литераторы и друзья Бранислава Нушича, учились у офицеров русскому языку. В Сербии появилось много русских книг. Возник горячий интерес к стихам Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Державина…

Вместе со всеми Алка неистово аплодировал казакам, проезжавшим смедеревскими улицами, но сильнее всего его воображение поразил «ученический легион», набранный и возглавляемый поэтом Миланом Абердаром-Куюнджичем. Алка уже познакомился с его стихами, был наслышан о легендарных подвигах поэта, прославившегося в схватках с турками. Теперь же безусые воины поэта, студенты и гимназисты-старшеклассники, шагавшие с песней по смедеревской мостовой, вызывали у него острое чувство зависти и жажды подвига.

Ровесников Алки в ученическом легионе не было, но он твердо решил ступить на путь воинской славы. В тот же вечер он нашел мешочек, сунул в него тайком немного хлеба и двинулся по Царьградской дороге вслед войскам. Однако далеко он не ушел. Обнаружив исчезновение сына, отец бросился к общинному начальнику, в погоню за Алкой был послан конный стражник. Он догнал мальчика лишь на другой день. В сердцах отодрав его за уши, стражник доставил Алку в смедеревскую чаршию, где его со снятым ремнем уже ждал отец. Порка состоялась перед многочисленными зрителями, среди которых были солдаты и добровольцы, и запомнилась на всю жизнь.

Блаженны поэты, находящие успокоение, выплескивая свой гнев и горечь на безвинную бумагу! Алка тайком трудился над стихотворением, в котором, явно подражая Абердару, бичевал турецкого злодея. При любом неосторожном движении пострадавшую часть тела пронзала боль, и тогда образ абстрактного турка начинал принимать вполне конкретные черты отца. Это было первое стихотворение Бранислава Нушича, оно не сохранилось.

А театр? Тот самый детский театр, по которому тосковал Алка во время своего кратковременного ученичества у «Чурчина и сына» в Панчеве? И кто такой был Евта Угричич — предполагаемый соперник Алки на сцене?

Нет, декорации бродячей труппы «Косово» не напрасно занимали место на складе торговца Джордже Нуши. Можно пойти дальше и сказать, что именно эти декорации толкнули Алку на крестный путь драматурга и тем самым внесли свою лепту в развитие сербского театра.

С Евтой Угричичем они были неразлучны. Школьные товарищи и родственники (бабушка Угричича — сестра матери Алкивиада) так и не осуществили своей мечты — создать первый смедеревский детский театр. Такого театра не было и во всей Сербии. Но спектакли друзья ставили. И приглашали на них сорванцов со всей округи.

Это были грандиозные спектакли. В дело пошли не только димичевские декорации. Страдали бумаги из отцовской конторы, исчезали ковры и подушки из дома, доски из сарая, мука из кухни, шерсть из подушек, а кроме того, юбки, старые пальто и многие другие предметы, которые юные актеры тащили из дома.

Представления устраивались в подвале дома Джордже Нуши, а потом в саду у одного из приятелей. Среди актеров лучшим считался Евта Угричич. Вторым — Чеда Попович. (Кстати, оба стали известными в Сербии литераторами-юмористами.)