Революционное самоубийство

Без Дэвида мое образование было бы неполным, он очень много дал мне и продолжает оказывать на меня влияние. Наша дружба настолько прочна, что это невозможно выразить словами. Мы дружим вот уже восемнадцать лет, мы не раз дрались вместе, отбиваясь от врагов, но мы ни разу не ссорились, между нами никогда не было серьезных разногласий. Мы во многом отличаемся друг от друга, однако каждый из нас уважительно относится к особенностям другого.

В средней школе я нашел еще одного надежного друга — Джеймса Кроуфорда. Он был на пару лет старше меня, но в учебе отставал. Обычно мы с Джеймсом без конца мутузили друг друга, сегодня ссорились, а на завтра сходились вновь. Он мог как следует вздуть большинство парней в школе, включая меня. Когда бы ни случалась драка, я неизбежно оказывался битым. Но я всегда возвращался, причем в руке у меня было что-нибудь очень убедительное — бейсбольная бита или кусок резинового шланга с металлической начинкой. Джеймс поневоле должен был проникнуться ко мне уважением, потому что я приходил к нему даже после того, как он клал меня на лопатки. Мы перестали драться в 1953 году. Тогда мы сколотили банду и придумали для нее название — Братство. Со временем состав нашей группы более или менее определился: человек тридцать-сорок образовывали постоянное ядро, это были чернокожие подростки из седьмого и восьмого классов. Банда девятиклассников числилась в наших союзниках. Роль лидеров досталась нам с Кроуфордом. Создание Братства (а наша банда была одной из немногих в Северном Окленде) стало непосредственным ответом на «белую» агрессию в школе. В то время в школе Вильсона черных подростков было раз два и обчелся, поэтому все чернокожие считали себя кровными братьями. Мы и называли друг друга родными братьями или кузенами. Мы объединились, чтобы дать достойный отпор учащимся-расистам, преподавателям и администрации школы. Белые учителя и школьники спокойно обзывали нас «ниггерами», и напряжение в отношениях между белыми и черными было видно невооруженным взглядом.

На игровой площадке чернокожие ученики тоже держались вместе. Мы играли во «взрослые» прятки, царя горы, рингелево (командная игра в прятки). Как бы то ни было, игры, в которые мы чаще всего играли, по-прежнему отражали наше неблестящее материальное положение. Часами наша компания резалась в кости или подбрасывала монетку. Поскольку ни у одного из нас не хватало денег на обед или даже на пакет молока, ставкой в игре служила еда. Нам также нравилась забава, которую иногда называют «перекрыть» или «дюжина». Это словесный поединок. Цель игры состоит в том, чтобы как можно больнее задеть противника, оскорбив его описанием сексуальных сцен с его матерью. Такое развлечение — обычное дело для негритянской общины. После этой игры я нередко ввязывался в драку, так как у меня не очень получалось обставлять соперников. По утрам, перед занятиями, мы с Дэвидом частенько обсуждали, как бы нам переиграть Кроуфорда. Но все наши планы в очередной раз шли прахом, потому что в школе Кроуфорд почти всегда обыгрывал нас. Обычный стишок, сочиненный Кроуфордом, мог звучать примерно следующим образом: «Мотоцикл, мотоцикл, едет быстро — не догонишь; киска у твоей мамаши похожа на задницу бульдога» («Motorcycle, motorcycle, going so fast; your mother's got a pussy like a bulldog's ass»). На самом деле, это были просто слова, и, не воспринимая их всерьез, мы оставались отличными друзьями и «надежными партнерами».

Годы обучения в средней школе как две капли воды походили на те, что я провел в начальных классах. Преподаватели старались смутить и унизить меня, а я отвечал на их провокации вызывающим поведением, чтобы сохранить самоуважение. В ту пору мне было еще невдомек, что в основе моего открытого сопротивления лежала непокорная, яростная гордость. Мои выходки приводили к неизменному результату: меня хронически исключали из школы. Часами меня увещевали то родители, то директор школы, то советник. Поддавшись на их уговоры, я в очередной раз заставлял себя подчиниться и давал обещание нормально вести себя в школе. Но стоило мне вернуться в класс, как провокации в мой адрес возобновлялись, и я не выдерживал. Опять меня вызывали к директору, и я вновь отправлялся на улицу. Происходившее со мной напоминало вращение двери-вертушки: каждую неделю повторялось то же самое, что случалось неделей раньше.

Среди всех занятий в школе я нашел для себя урок-исключение. Он проходил для меня практически безболезненно. На этом уроке нас учили готовить. Секреты кулинарного мастерства нам преподавала мисс Кук — единственная чернокожая учительница, которую я встретил за все школьные годы чудесные. Ее уроки я посещал с определенной целью. Большинство белых ребят могло позволить себе пообедать в школе. У моих же родителей не было денег, чтобы давать мне с собой в школу. Гордость не позволяла мне приносить коричневый бумажный пакет с обедом. Я не хотел давать повод друзьям посмеяться надо мной. Так что я не отлынивал от уроков мисс Кук и наедался там. Вот так я обеспечивал себе обед: либо ел прямо на уроке, либо выигрывал, либо воровал у белых школьников.

Мы учились с Кроуфордом в одном классе, и нас всегда выгоняли с урока вдвоем. Мне хорошо запомнилась одна из учительниц в школе Вудро Вильсона. Ее звали миссис Гросс. Мы занимались у нее по три раза в день. Занятия были ежедневными, их посещали отстающие, поэтому их прозвали «класс для тупиц». На этих уроках за партами сидели лишь чернокожие ученики. Приходя на урок к миссис Гросс, мы начинали играть на спор, тыкать друг друга, в общем, устраивали в классе настоящий ад. Кроуфорд любил стрелять в меня из самодельной рогатки, натянув между пальцами резиновую ленту. Я не оставался в долгу и шлепал Кроуфорда по голове, а уж после этого до драки было совсем недалеко. Миссис Гросс теряла терпение и выставляла нас за дверь. Бывало, что она отправляла нас в кабинет к директору, иногда велела просто стоять в коридоре. В классе миссис Гросс существовало такое правило. Если она выгоняла тебя хотя бы с одного занятия, то к следующим в этот день ты уже не допускался. Спровоцировать учительницу на то, чтобы она выгнала тебя с урока, означало добиться своеобразного освобождения, выйти на свободу из «класса для дураков».

Особенно неприятно было посещать занятия у миссис Гросс во время зачетов по чтению. Мы терпеть не могли чтение. Нам вообще не было дела до того, что там говорила миссис Гросс. Когда приходила пора читать вслух, мы всей душой рвались прочь из класса. Мы не умели читать и не хотели, чтобы остальные узнали об этом. Самое смешное было то, что почти у всех в нашем классе были серьезные проблемы с чтением. И все же никто не желал признаваться в этом.

В то время, да и еще раньше, мне казалось, что научиться читать — это все равно, что стать взрослым. Иначе говоря, я думал, что, когда вырасту, то автоматически обрету способность читать. Чтение я воспринимал как навык, который люди приобретают естественным путем в процессе взросления. В любом случае, откуда было взяться желанию научиться читать, если читать нам давали какие-то расистские истории? Отказ от обучения чтению превращался в протест, он позволял сохранить то чувство собственного достоинства, которое я по мере своих сил сохранял в условиях системы расового угнетения.

Поэтому, как только подходила наша с Кроуфордом очередь читать, мы намеренно вели себя так, чтобы нас выгнали вон. Обычно мы добивались своего. Получив желанную свободу, мы потихоньку ускользали из школы. После чего мы могли украсть бутылочку вина или доехать на велосипеде до наших друзей, остаться у них, пока шли уроки, и проиграть все это время в карты. После окончания уроков мы частенько бегали в кино с другими ребятами или отправлялись домой к Дэвиду. Там мы слушали пластинки и танцевали с девочками.

Примерно так прошли мои школьные годы. С внешней стороны мой портрет тех лет выглядел довольно мрачно. Однако нужно учесть, что мое отрочество немногим отличалось от жизни многих темнокожих подростков. Мы шли в школу, и нас оттуда с треском выгоняли. Мелкие нарушения становились нашим главным занятием. Это не значит, что мы были склонны к преступлениям, но верно то, что в нас кипела злость. Мы не считала, что поступаем плохо, воруя бутылку вина или разбивая парковочные счетчики. Мы хотели отплатить людям, заставлявшим нас чувствовать себя ничтожеством, причем как раз в тот момент, когда нам было необходимо ощущать собственную значимость и иметь надежду на будущее. Мы набрасывались с кулаками на тех, кто безжалостно растаптывал наши мечты.