Фрейд

Тем не менее, несмотря на эти страхи, Фрейд, видимо, время от времени возвращался к занятию онанизмом вплоть до своей женитьбы в 30 лет, а может, и позже. Об этом свидетельствует хотя бы то, что он считал курение и употребление наркотиков признаками, свидетельствующими о пристрастии субъекта к онанизму, по меньшей мере в детском и юношеском возрасте. Достаточно сопоставить эти слова с тем фактом, что в молодости Фрейд прошел через увлечение кокаином, а затем почти до самой смерти не разлучался с сигарами — и «пасьянс сошелся».

Впрочем, к теме онанизма мы еще вернемся, а пока же заметим, что жизнь Фрейдов в Лейпциге вряд ли была благополучной. Отношения между членами семьи оставались напряженными. Как следствие, в 1860 году Эммануил и Филипп принимают решение переехать в Англию, в Манчестер, а Кальман Якоб и Амалия вместе с маленькими Сиги и Анной перебираются в Вену — поближе к Натансонам, родителям Амалии.

По дороге в Вену Фрейду, опять-таки по его собственному признанию, довелось испытать еще одно сильное эротическое переживание.

«…(Между двумя и двумя с половиной годами) [35] мое либидо пробудилось и повернулось к матери благодаря путешествию из Лейпцига в Вену, которое я совершал вместе с ней и во время которого я, уложенный спать в ее комнате, несомненно, мог видеть ее обнаженной», — писал он в письме своему другу Вильгельму Флиссу, датированному 3 октября 1897 года.

Но не противоречит ли это признание предположению, что до этого он ребенком был свидетелем интимной близости родителей? В принципе — нет. Говоря о том, что он впервые увидел мать обнаженной, Фрейд мог иметь в виду, что в Лейпциге он первый раз в жизни ясно увидел и успел рассмотреть ее половые органы. Хотя до этого он наверняка видел гениталии своей младшей сестры Анны (и, возможно, племянницы Полины), вид половых органов матери поразил его, так как до того маленький Сиги, видимо, верил, что потом у женщины всё же отрастает пенис или нечто подобное.

Роже Дадун дает этому письму чуть иное объяснение: «Ошибка, сделанная здесь Фрейдом, уменьшившим на год свой действительный возраст, побуждает нас придать этому воспоминанию особое значение. В два — два с половиной года маленький Зигмунд всё еще находился во Фрейберге, и его либидо уже было обращено к матери, которую он должен был неоднократно видеть обнаженной и за интимными занятиями в единственной комнате, где жила вся семья. Возможно, во время путешествия он вновь увидел мать „обнаженной“, но возникшее при этом чувство, на что указывает его ошибка, появилось значительно раньше. Оно лишь было возрождено и оживлено, вызвало сцену скопофилии, побудив Фрейда эротизировать путешествие, привело в действие эмоциональные ресурсы либидо, помогающие побороть тягостную ситуацию расставания и движения к неизвестному» [36].

А впереди Фрейда ждала Вена — город, в котором он прожил почти 80 лет и который он равно, или, как часто говаривал он сам, «амбивалентно» любил и ненавидел.

Глава третья

ВУНДЕРКИНД

Как уже говорилось, с 1850-х годов десятки тысяч жителей восточных провинций Австро-Венгрии, и прежде всего населявшие их евреи, устремились на поиски счастья в Вену. В результате расположенный к северо-востоку от центра города еврейский квартал Леопольдштадт стал стремительно расти. Очень скоро он оказался настолько перенаселенным, что здесь стало трудно найти сколько-нибудь приличную квартиру на съем. Многие новые жители Вены довольствовались тем, что снимали угол в большой квартире или платили просто за право спать на кровати.

Поэтому, прибыв в 1860 году в столицу империи, Фрейды сначала поселились напротив Леопольдштадта, на другом берегу Дунайского канала, сняв комнату в квартире своего однофамильца-винокура. Лишь спустя какое-то время, благодаря помощи родителям Амалии, Фрейды всё же перебрались в Леопольдштадт.

До сих пор для биографов остается загадкой, на какие средства существовала семья Фрейд, год от года пополнявшаяся новыми детьми. Сам Фрейд любил повторять, что семья его родителей была крайне бедна и он рос, терпя всевозможные лишения.

«С юных лет, — писал он, — я познал беспомощность бедности и постоянно боюсь ее». Однако достаточно вчитаться в мемуары старшей сестры и детей Фрейда, чтобы понять, что, хотя Кальман Якоб и Амалия жили довольно скромно, они всё же не нищенствовали. Более того — их материальное положение никак нельзя было назвать отчаянным. У них были вполне приличные апартаменты; они не голодали; одевались не броско, но достаточно изысканно; летом позволяли себе выезжать на дачу, причем не только в венский пригород Рознау, но и в Швейцарию [37].

Таким образом, хотя Кальман Якоб Фрейд ежегодно представлял в магистрат справку о своей неспособности платить налоги из-за почти полного отсутствия доходов, какие-никакие доходы у него явно были. По всей видимости, они складывались из той помощи, которую Кальману Якобу вплоть до своей смерти в 1865 году оказывал тесть; далее — из денег, которые присылали старшие сыновья из Манчестера, а также из личных гешефтов Кальмана Якоба на посредничестве при различных торговых операциях. Словом, как сказали бы сегодня, Кальман Якоб Фрейд «крутился», попутно обманывая государство на налогах.

Определенную денежную помощь Кальману Якобу Фрейду почти наверняка оказывал и его младший брат Иосиф, поселившийся в Вене в 1861 году. Однако в 1865 году Иосиф Фрейд был арестован при попытке сбыть фальшивые 150-рублевые российские банкноты, и при нем были обнаружены фальшивые ассигнации на общую сумму в 17 тысяч 959 рублей. Причем в полиции предполагали, что фальшивомонетчики действовали не только ради личного обогащения, но и для оказания помощи каким-то революционным кругам в Европе и России [38].

Не исключено, что Кальман Якоб и его сыновья также имели какое-то отношение к подделке денег или Иосиф просто делился с ними доходами от этой своей деятельности. Иначе трудно объяснить, почему арест брата так перепугал Кальмана Якоба, что он, по воспоминаниям Зигмунда Фрейда, поседел в течение нескольких дней. Как бы то ни было, ни Якоб, ни его сыновья не были привлечены к суду, а вот Иосифу Фрейду пришлось в 1866 году отправиться на каторгу.

Фрейды не любили вспоминать эту историю, считали Иосифа «позором семьи», но происшедшее, видимо, оказало немалое впечатление на отца психоанализа. Во всяком случае, Фрейд не раз мельком вспоминает этого дядю на страницах своих писем и сочинений. Более того, дядя Иосиф, видимо, не раз под той или иной маской являлся ему в сновидениях. Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть «Толкование сновидений»:

«Я принялся за толкование.

„Р. — мой дядя“. Что это может означать? У меня ведь только один дядя — дядя Иосиф. С ним произошла чрезвычайно печальная история. Однажды — теперь тому уже больше тридцати лет — он, поддавшись искушению нажить крупную сумму денег, совершил поступок, тяжело караемый законом, и после этого понес заслуженную кару. Отец мой, поседевший в то время в несколько дней от горя, говорил потом очень часто, что дядя Иосиф — не дурной человек, а просто „дурак“, как он выражается. Если, таким образом, коллега Р. — мой дядя Иосиф, то тем самым я хочу, наверное, сказать: Р. — дурак. Маловероятно и очень неприятно. Но тут я вспоминаю лицо, виденное мной во сне, вытянутое, с рыжей бородой. У дяди моего действительно такое лицо, обрамленное густой белокурой бородой…» [39]

Дело «дяди Иосифа» попало в газеты, о нем и его сообщнике Вайхе писали как об «исраэлитах польского происхождения», то есть как об «ост-юден», которые, как следовало из статей, все сплошь проходимцы, аферисты и тайные бунтовщики.

В результате скандала Фрейды невольно оказались в центре общественного внимания, и соседи стали относиться к Кальману Якобу и его семье как к «ост-юден», позорящим «честных цивилизованных евреев». Всё это, несомненно, сильно задело самолюбие маленького Сигизмунда.