Зачарованные смертью

Я хотела, чтобы он стал врачом… Еще ничего не случилось, никакого намека, а на меня внезапно накатывали приступы немого отчаяния: „Не хочу, чтобы он был поэтом! Не хочу!“. А он писал и писал стихи…

Последний месяц… У меня умер брат. Если бы можно было повернуть время назад, я не брала бы в эти дни с собой сына. Но у нас в роду мало мужчин, и он мне помогал, поневоле выходило, что общался со смертью. Смотрел на нее, привыкал. В поэзии, в кино — смерть красивая: на ходу, на лету… Трупа нет, труп мы не видим… Как его моют, одевают… Как на второй день уже появляется запах… Ничего этого в искусстве нет. После того, как уже было поздно бояться, у меня возник страх, что он подглядывал за смертью, слишком долго возле нее находился: „Игорь, переставь цветы… Принеси стулья… Сходи за хлебом…“. Вот эта обыкновенность происходящих рядом со смертью вещей могла подействовать на него неожиданным образом. Тут все могло сомкнуться — и желание пережить то, о чем хотел написать, и непосильно безумные для его лет вопросы — зачем, куда?

Приехал автобус. Все родственники сели, моего сына нет.

— Игорь, где ты? Иди сюда.

Он входит, все места заняты.

То ли от толчка, то ли… Автобус тронулся, и брат на мгновение открыл глаза. Плохая примета — в семье будет еще одна смерть. Я думала: моя мама, боялась за ее сердце… Стали опускать гроб в яму, что-то упало туда, я прыгаю в глину, достаю. Никто в яму не прыгает… Плохая примета… На поминках все сели, всем стульев хватило, и снова за этим столом Игорю места нет…

Если бы можно было повернуть назад… Я не дала бы ему смотреть на смерть… Вглядываться…

…А теперь по часам… Четырнадцатого декабря… Утром… Я умываюсь, чувствую: стоит в проеме дверей, держась обеими руками за дверной косяк, и пристальным взглядом обводит ванную, потом мои руки, лицо…

— Что с тобой? Садись за уроки. Я скоро вернусь.

Молча повернулся и ушел в свою комнату.

Я встретилась с подругой. Она связала для него модный пуловер. Мне хотелось сделать ему красивый подарок на день рождения. Принесла домой, муж поругал:

— Неужели ты не понимаешь, что пока нельзя, чтобы он носил такие дорогие вещи.

На обед подала его любимые пельмени. Обычно тарелку с добавкой просит, а тут поклевал и оставил.

— Что-нибудь в школе случилось?

Молчит. Здесь я заплакала, у меня что-то градом покатились слезы. Сама испугалась, я плакала так громко впервые за много лет. На похоронах брата со мной такого не было. И он испугался насколько, что я даже начала его утешать.

— Померяй полувер.

Надел.

— Нравится?

— Очень.

Заглянула через некоторое время к нему в комнату: он читал Пушкина. В другой комнате отец печатал на машинке. У меня болела голова, и я уснула. Когда пожар, люди спят крепче обычного… Когда беда… Я оставила его за столом… Тимка, наша собачка, лежала в прихожей. Не залаяла, не заскулила…

Не помню, сколько времени прошло, открываю глаза: возле меня сидит муж.

— А Игорь где?

— В туалете заперся. Наверное, стихи, бормочет, уже около часа.

Дикий, немой страх подбросил меня вверх. Подбегаю, стучу, колочу дверь. Бью руками, ногами. Тишина. Зову, кричу, умоляю. Тишина. Муж ищет молоток, топор. Взламывает дверь… В стареньких брюках, свитере, домашних тапочках… На каком-то ремне… Схватила, понесла… Мягкий, теплый… Стали делать искусственное дыхание… Вызвали „скорую помощь“…

Как же я спала? Почему Тимка не почувствовал? Собаки такие чуткие… Я сидела и смотрела в одну точку… Как сумасшедшая… Мне дали укол, и я куда-то провалилась… Утром разбудили:

— Вера, вставай. Потом себе не простишь.

„Ну, сейчас я тебе всыплю, ты у меня получишь“, — подумала я, и тут до меня доходит, что всыпать некому.

Он лежал… На нем тот пуловер, который я ему ко дню рождения приготовила… Все знакомое, родное — лицо, губы, руки… Я дотрагиваюсь до него… И он касается меня… Еще один день мы были вместе…

Не удержать… Не остановить… Не подтолкнуть к берегу… Может, я его слишком сильно любила? Как нельзя любить?..

Я не знала, куда мне бежать. В церкви молилась, но боялась признаться, что он покончил самоубийством. Ходишь и на небо смотришь… На небо… На небо… На небо… Кричать начала не сразу, через несколько месяцев. Но слез не было. Кричать кричала, а не плакала. И только когда один раз выпила стакан водки — заплакала. Стала пить, чтобы плакать… Стала цепляться за людей. У одних наших друзей мы просидели, не выходя из квартиры, два дня. Теперь понимаю, как им было тяжело, как мы их мучили. Мы убегали из своего дома… Когда оставались, я открывала дверь в туалет, стояла и смотрела: на ту трубу от вытяжки, на те стены… Пока муж не оттащит… Два раза хотели поменять квартиру, уже документы подготовим, людей обнадежим, упакуем вещи… И не могу из квартиры выйти, что-нибудь вынести… Не для меня этот выход — начать новую жизнь… Я бродила по магазинам, подбирала ему вещи: вот этот свитер — его цвет, и эта рубашка…

Какая-то по счету весна… Какая — не помню. Прихожу домой, говорю мужу:

— Знаешь, сегодня я понравилась одному мужчине. Он хотел назначить мне свидание.

И мой муж отвечает:

— Как я рад за тебя, Верочка. Ты возвращаешься…

Безмерно я была ему благодарна за эти слова.

Тут я хочу рассказать о своем муже. Он — физик, сошлись вода и пламень. (Помолчав.) Нет, о любви, как и о смерти, невозможно рассказать. Я любила… Почему любила, а не люблю? Потому что той меня нет… А себя новую, выжившую, я не знаю… Не понимаю…

Ночью лежу с открытыми глазами. Звонок. Ясно слышу звонок в дверь.

Утром рассказываю мужу. Он:

— А я ничего не слышал.

Последний раз — звонок. Я не сплю, поворачиваю глаза на мужа: он тоже проснулся.

— Ты слышал?

— Слышал.

И Тимка кругами возле кровати бегает, кругами, как по следу за кем-то… Я куда-то падаю, в какое-то тепло… И вижу такой сон…

Непонятно где, выходит ко мне Игорь в той одежде, в какой мы его похоронили.

— Мама, ты меня зовешь и не понимаешь, как мне тяжело к тебе прийти. Перестань плакать.

Дотрагиваюсь до него, он мягкий.

— Тебе было хорошо дома?

— Очень.

— А там?

Он не успевает ответить, исчезает.

С той ночи я прекратила плакать, стала говорить ему только ласковые слова: „Ты — самый хороший. Самый красивый. Самый добрый“.

И он стал сниться мне маленьким, только маленьким. А я жду его большого, чтобы поговорить с ним, понять его…

Это был не сон… Я только закрыла глаза… Дверь в комнату распахнулась… Взрослым, каким я его никогда не видела, он вошел на мгновенье… У него было такое лицо, что я поняла: ему уже безразлично все, что здесь происходит. Наши разговоры о нем, воспоминания. Он уже совсем далеко от нас…

Тогда я захотела родить… Сильно болела, я не должна была родить, но родила. Девочку… Мы к ней относимся, как будто она не наша девочка, в дочка Игоря… Я боюсь ее так любить, как любила его, я не могу ее так любить… Хочу уйти из института… Во мне нет света и радости… Я читаю стихи, и мне кажется, что все они о смерти…

У Беллы Ахмадулиной есть такие строки:

А может, он только хотел заглянуть за край? Не верил, что не вернется?

„Закрываю двери, которые не открыл…“ — так потом назвали книгу его стихов.

Есть у меня еще одна страшная мысль: а вдруг бы он сам рассказал совсем другую историю?..»