Где не было тыла (Документальная повесть)

В зале грохнули аплодисменты, но командующий дал слово еще двум–трем старшинам и сержантам–боевикам, а когда они сошли с трибуны, посмотрел на свои карманные часы и сказал:

— Товарищи, прошу немедленно разъехаться по своим местам.

С каким–то особенным настроем, взволнованные и одухотворенные, возвращались в свои части командиры и политработники. Многие тепло и сердечно говорили об И. Е. Петрове. Будучи мобилизованным в первую империалистическую войну из бедняцкого учительства и став затем офицером, он в 1918 году без колебания добровольно вступил в Красную Армию, был принят в большевистскую партию. В Приморской армии все знали о его общительном характере, искренней любви к солдату, знании военного дела.

…Минут через двадцать я возвратился в Юхарину балку, чтобы ехать в одно из подразделений. Двухэтажное здание, в котором мы только что слушали командующего, лежало в дымящихся развалинах. От глубоких бомбовых воронок на десятки метров расходились щели, местами они пересекали балку. Дорога была завалена выброшенной землей и камнями. Мы вынуждены были остановить машину.

— Вот гады, когда же они успели? — возмущался водитель машины. — Значит, засекли. Задержись мы на пять–десять минут и нам был бы каюк.

«Мне хватит и того, что уже пришлось вынести», — мелькнула мысль. Еще неделю тому назад меня вызвали в штаб дивизии. В блиндаже командира 388‑й стрелковой дивизии полковника Н. А. Шварева находились начальник штаба, комиссар и старый мой знакомый — командир 91‑го запасного полка майор Проценюк.

— Товарищ Рындин, — заговорил полковник, — вот к нам прибь'л уполномоченный штаба армии, — он кивнул в сторону Проценюка. — Сейчас на участке 778‑го стрелкового полка, у Планидина, создалось тревожное положение.

Он посмотрел на комиссара дивизии и начальника штаба, пальцем почесал лоб, как бы размышляя, продолжал:

— В общем, проведете туда уполномоченного, посмотрите, как там дела, а в случае чего — помогите Планидину.

До КП полка мы не дошли. На участке второго батальона заметили три немецких танка. Используя лощинное место, они двигались на ближайшие окопы, где находились мы с Проценюком. Из окопов выглядывали бойцы.

— Рота, приготовить гранаты, — закричал Проценюк. Обратившись ко мне, приказал:

— Принимай командование в соседней роте.

Мне подумалось, что возникшая ситуация была самой обыкновенной. Приняв на себя командование батальоном, мы захватили бутылки с горючей смесью и в общей массе бойцов бросились на фланги, к танкам. Казалось, бойцы не замечали, что из танков выплескиваются пулеметные очереди. Первая машина оказалась в кольце наших бойцов. На ней запрыгали огоньки, и вскоре пламя охватило вега машину. Остальные танки, следовавшие сзади, развернулись и на большой скорости устремились за пригорок.

Экипаж одного из вражеских танков был взят в плеч.

— Ну как? — со спадающим возбуждением спросил я Проценюка.

— Да вот так, из огня да в полымя, — смеясь заметил он. — Идем искать командование батальона, а затем — полка.

Это случилось примерно в 11 часов утра. А вечером на этом участке фашисты дважды бросались в атаку, но каждый раз были отбиты. Я вспомнил слова комдива: правильно он оценил обстановку на участке 778‑го полка.

Когда стемнело, гитлеровцы пошли в третье наступление, сопровождая его артогнем. Блиндаж А. И. Планидина был за каменной стеной разрушенного сарая, как бы за двойным прикрытием. Передний край обороны в результате беспрерывных боев уже приблизился к КП полка почти вплотную.

Батальонный комиссар А. К. Хаенко и майор Н. И. Проценюк, понимая создавшееся положение, пошли в окопы к бойцам. Мы с Планидиным обменялись мнениями в его блиндаже. Говорить было трудно, так как пулеметная стрельба раздавалась совсем рядом, казалось за дверью нашего блиндажа. Вдруг грохнул сильный взрыв, земля задрожала, стена блиндажа со стороны огневой линии пошатнулась и поползла на нас. Мы прижались к противоположной стороне. Лампа погасла.

— Товарищ подполковник, телефон не работает, — отозвался из передней связист.

Мы бросились к выходу, но он был закрыт сдвинувшейся стеной.

— И надо же такому случиться, — с досадой проговорил Планидин.

Тем временем с внешней стороны автоматная стрельба и топот бегущих людей раздавались все ближе и ближе.

— Наверное, оставили окопы, отходят… — послышался голос в темноте.

Мы шарили по полу, пытаясь найти хоть какой–нибудь инструмент, но увы! Попасть в лапы фашистов в зава–ленном блиндаже, что может быть хуже. Но вот там, где должен был находиться вход в блиндаж, послышалось звяканье кирок, лопат.

Мы выбрались из завала, когда последние бойцы отходили, оставляя окопы. У блиндажа, ожидая нашего выхода, стоял Хаенко.

Не везло мне с посещением этого полка. Однажды со старшим лейтенантом Н. Порохней мы возглавили группу бойцов, которая ночью на участке пересечения дорог Балаклава–Камары должна была сменить другое подразделение. И вот мы с Порохней первыми спрыгнули в окопы, не зная того, что они уже заняты немцами… Спасли нас неожиданность, с которой мы появились перед фашистами, ночная мгла и самообладание…

Саша Чумакова, наша медсестра, тоненькая, стройная девушка, которую все у нас называли Березкой, привезла меня с ранеными в «ловушку» — медсанбат 388‑й стрелковой дивизии. Девушка успокаивала меня:

— Легко отделались: нога изуродована, но перелома, видимо, нет.

Пока Саша помогала раненым спуститься по «чертовой лестнице» — крутой каменистой тропе — в медсанбат, я лежал на земле, молча осматриваясь по сторонам. Под ногами выжженный, словно шкура верблюда, берег, а под обрывом на уступах скалы дикие кустарники, карагач, дуб, дальше — остатки заброшенного сада, Окруженный тополями, стоит, прижавшись к скале, молодой кипарис. Здесь и расположился медсанбат. Ветерок доносит терпкий запах йода и эфира. Слышатся стоны.

О нашей медсестре мы знали почти все. Студентка последнего курса мединститута, она пришла в Чапаевскую дивизию добровольно, участвовала в обороне Одессы, за отвагу и мужество, проявленные в боях за Севастополь, награждена орденом Красной Звезды. После первого ранения ее пытались перевести в медсанбат, но она категорически отказалась, осталась на передовой. И вот теперь я второй раз не без участия Березки попадаю под опеку медиков.

Я лежу на плащ–палатке под небольшим дубком. Сквозь листву просвечивается пылающее зарево востока. Над головой отвесные скалы, в их расщелинах сизоватой дымкой клубятся клочья тумана. На безбрежной глади моря пустынно, ни суденышка. Небо чистое, голубое, бездонное. От воды тянет прохладой. Но вот солнце зарумянило обрывистый берег. Над скалами, вспугнув тишину, появились крикливые чайки. За кустами у кухни загромыхали ведрами, кто–то надрывно кашлял, кто–то тяжело стонал. Откуда–то из–за скалы донеслось прерывистое гудение, и через минуту со стороны города раздались глухие, сотрясающие землю разрывы.

— Начался денек, разрази его! — послышалось из–за куста.

— Значит, пять часов… Фрицы пунктуальны.

В медсанбате лежало несколько сот раненых и больных. Большинство размещалось под открытым небом, на вытоптанной и пожелтевшей от зноя траве. Ходячие бродили с места на место, прятались от солнцепека в тени дубков и карагачей, ветками отбивались от назойливых мух, без конца пили воду и мечтали, как бы скорее вырваться из этой «ловушки».

Ночью здесь гуляет холодный ветер, днем подстерегает опасность в любую минуту быть накрытым вражеским снарядом. Вряд ли противник знал, какая часть расположена под скалой, но немцы методически обстреливали из орудий этот участок нашего тыла. Снаряды падали вокруг «ловушки», и каждый взрыв вырывал из наших рядов Есе новые и новые жертвы. Расположение этого медсанбата отличалось от передовой только тем, что нас пока не забрасывали минами и не обстреливали из автоматов.

Вечером в «ловушку» пришли начальник политотдела и начальник санитарной службы дивизии.

— Здорово, Рындин, — Митогуз осторожно притронулся к моему локтю и уселся рядом на траве, прикрывая ладонью светлячок папиросы, — как живешь–можешь, на обе ноги подкованный воин?