Генерал Карбышев

Наступила пасхальная неделя. А Володи все нет и нет. Задержали экзамены? Заболел? Что-либо приключилось?

Родители терялись в догадках. Мать сразу почувствовала неладное. Загоревала. Проходя мимо постели, где спал Володя, мимо фотографии выпускников гимназии, висевшей на стене в застекленной рамке, она останавливалась, смотрела на сына и частенько плакала.

Нервничал и отец, хотя держался по-мужски, не выдавал своего волнения. Он прибыл с промысла повидаться с сыном. Безмерно гордился им. Шутка сказать — перешел уже на третий курс. Осталось совсем немного до заветного диплома. Отцу уже мерещилась в центре города на видном месте медная табличка, привинченная к парадной двери: «Доктор В. М. Карбышев — прием по внутренним болезням».

Ах, как жаждал отец в свои молодые годы получить высшее образование! Ему это не удалось. Зато сыну повезло…

Так — или примерно так — рассказывал Дмитрий Михайлович Карбышев своему комиссару о далеком детстве, о жизни в Омске, о событии, которое поколебало, встряхнуло устои их дома, сразу разрушило спокойствие, кажущееся благополучие семьи…

Третьих каникул у Владимира не было. Узнали об этом не сразу. Михаил Ильич посылал в Казань одну телеграмму за другой и не получал ответа. Тогда он решил отправиться к сыну. Запросил разрешение на дополнительный отпуск у начальства промыслов.

Потянулись тревожные, настороженные дни. Дети присмирели. В доме говорили вполголоса, а то и вовсе шепотом, как у постели больного.

Затих и Митя. Он понимал, что с братом стряслось что-то неладное. Надо и ему, Мите, хоть он и очень мал, во что бы то ни стало чем-то помочь родителям. А чем и как он может помочь?

И у мальчугана неожиданно возникла мысль: а что если спросить у Алевтины? И он без спросу побежал через весь город к Сарахановым.

Так семилетний паренек разрешил загадку, покончил с мучительной неизвестностью. Он передал отцу, что Костя прислал письмо и в нем намеками сообщил об аресте Володи.

— А почему Алевтина сама это письмо не принесла? — спросил отец, ничему не веря.

— Ее к нам не пускают, — сказал хмуро Митя. — Меня она тоже встретила у калитки, а в дом не повела.

События нахлынули внезапно и разворачивались с отчаянной быстротой.

Посреди ночи всех разбудил громкий стук в дверь.

Михаил Ильич встал, зажег свечу, сошел по лестнице из спальной в переднюю, спросил:

— Кто там?

— Полиция, — послышался в ответ знакомый голос дворника.

В открытую дверь вошло несколько жандармов и полицейских. За ними понятые. Начался обыск. Он длился до утра.

Жандармы и полицейские перевернули весь дом вверх дном. Вспарывали подушки. Поднимали половицы. Даже тюфячок на кроватке Мити и тот прокололи шомполом насквозь. Особенно долго рылись в книгах и письмах Владимира. Потом тщательно осмотрели двор. Обшарили сараи, спустились в погреб, избороздили шашками землю в огороде. Двое полицейских забрались через слуховое окно на чердак. Там, кроме старой рухляди, ничего не обнаружили.

Наконец обыск прекратили. Пристав сел к столу и составил протокол. Прочел вслух. Протокол подписали понятые и хозяин дома.

В тот же день начальник жандармского управления Омска отдал распоряжение взять семью Карбышевых под негласный надзор. Но раньше чем назначенный филер появился у дома и стал назойливо прогуливаться мимо окон, нагло заглядывая в них, Михаил Ильич успел выехать в Казань.

Митю больше всего поразила внезапно наступившая в квартире тишина. Она осталась навсегда в его памяти.

«Когда отец уехал, — много лет спустя вспоминал Д. М. Карбышев, — у нас в доме все время стояла мертвая тишина. Куда девалось наше детское веселье, шумные игры, беготня по комнатам, затеи, озорство? Все мы, как по чьему-то злому наговору-заклинанию, приутихли. Мать, убитая горем, ссутулилась, сникла, смотрела все время вниз, на пол, боясь поднять глаза, чтобы мы не прочли в них ее отчаяния.

Отец застрял в Казани надолго. Писем оттуда не посылал. А вернувшись, почти ничего домашним не поведал.

Внешне он очень изменился. Побледнел, осунулся. Случившееся подкосило его под корень. Он так и не воспрянул духом, постепенно угасал.

Мы не знали, при каких обстоятельствах и за что Володю арестовали, в чем его вина. Не знали и того, что отцу удалось взять его временно на поруки, до суда освободить из-под стражи, но брат оставался под следствием и строгим полицейским надзором более года.

Затем Володю приговорили к одиночному тюремному заключению на восемь месяцев с подчинением после отбывания наказания негласному полицейскому надзору в течение двух лет.

Его снова взяли под стражу и препроводили в острог.

Вероятно, опять стараниями отца, казачьего офицера, Володя был переведен из казанского острога в Омский тюремный замок.

Все это нам открылось после того, как моего старшего брата с очередной партией заключенных доставили в наш город.

Взрослые в семье, наверное, знали о том, когда пригонят очередную партию арестантов в Омск, и с ними Владимира. Отец с матерью заранее ушли из дому, захватив с собой узел с вещами и продуктами. А Сереже и мне, оставшимся дома, принес эту горькую весть вбежавший к нам во двор чужой мальчуган:

— Айда за мной! Повидаете своего братца. Его гонят с каторжными…

— Куда гонят?

— Знамо куда. Не в Иртыше бултыхаться. В остроге с кандалой миловаться.

Проговорил серьезно, без усмешки, и побежал…

Братья за ним. Вот они с пригорка смотрят во все глаза на бредущую партию, окольцованную усиленным конвоем… Идут за ней. Забегают вперед. Ищут во все глаза Володю…

В запыленной, грязной одежде, кто с котомкой, а кто с узлом, все обросшие, бородатые, тянулись узники черной толпой.

Ребята никак не могли отыскать брата. И тут из гущи толпы Владимир сам их заметил, закричал:

— Димок-Дымок!.. Серега!

Братья вздрогнули, оглянулись. Вместе с ними стояла и смотрела на двигавшуюся толпу узников вереница взрослых и мальчишек. Останавливались прохожие, любопытные. А может быть, и такие же, как они, высматривавшие своего отца или брата. Появились и полицейские. Стали теснить и разгонять толпившихся у обочины дороги.

Митя с Сережей оробели, побоялись откликнуться на Володин зов…»

Что же все-таки произошло со студентом Владимиром Карбышевым?

Едва он успел впервые осенью 1884 года переступить через порог курсовой аудитории, как случилось непредвиденное событие. Студентам объявили о новом университетском уставе. Его сразу же прозвали «казарменным».

За ним последовали особые «Правила» поведения студента. Их окрестили «тюремными».

Университет превратился в подобие застенка.

Володя еще в Омске был подготовлен к протесту, к борьбе с самовластием держиморд. В среде казанских студентов он без колебаний присоединился к тем из них, кто твердо решил отстаивать свои права.

Константин Сараханов ввел своего друга-омича в Сибирское землячество, которое к тому времени официально объявили распущенным, но оно продолжало существовать в Казани на полулегальном положении.

В землячестве Володя познакомился с некоторыми единомышленниками Александра Ульянова. То были однокурсники Александра по Петербургскому университету, исключенные из него и высланные из столицы за революционную работу.

Опубликовано примечательное исследование омского краеведа А. О. Лейфера. В нем приводятся доказательства тесной связи Сибирского землячества студентов Казанского университета с народовольцами, в частности, с петербургской группой Александра Ульянова.

А. О. Лейфер пишет: «Не сохранилось прямых указаний на то, какого характера задания выполнял Владимир Карбышев в первые полтора-два года своего пребывания в университете. Но, несомненно, что 5 ноября 1886 года он принял активное участие в срыве так называемого университетского акта — ежегодного официального торжества, проводившегося в день основания Казанского университета».

Близость Владимира Карбышева к группе Александра Ульянова и сочувствие ей подтверждается и прямыми уликами, которые послужили поводом к его аресту и осуждению.