Неистовая Матильда: Любовница Наследника

— Фридрих Великий всегда каждый день брился у этого окна, держа в одной руке маленькое зеркальце, в другой — бритву.

— Да, папа, я знаю… Между прочим, в Лондоне старушка Виктория и Вилли, оба хотят, чтобы я женился на ней.

— Я полагаю, Ваше Величество, Императорское правительство тоже хочет этого брака по политическим мотивам, — вставил словцо министр иностранных дел.

— Правительство России — это я. Все остальные — мои верные слуги и должны выполнять мои приказы. Вы, конечно, знаете, что иностранцев я не очень жалую. — Император помолчал. — На той неделе, правда, приедет один, которого я приму.

— Это кто, папа?

— Вильям Стэд, англичанин, журналист. Не люблю писак, но Ольга Новикова говорит, что этот особый. Основал Лигу Мира. Мир — это важно. Ты, Ники, должен присутствовать. Так что же, о чем мы говорили? Да, если бы не строгий закон, что Наследник престола должен жениться только на иностранной принцессе, равной ему по крови, я бы женил моего сына на хорошей русской девушке. Посмотрите на нас, Романовых, мы большие, голубоглазые. Обычай жениться на немецких принцессах уменьшает в нас долю русской крови. А я вот женился, — он ласково улыбнулся императрице, — на прекрасной датчанке, моей дорогой Минни. Кого бы ты выбрал, Ники, если бы тебе было можно жениться на ком-то из наших?

— Я не знаю, отец.

— Почему не знаешь? У нас прекрасные русские девушки — Гагарины, Урусовы, Голицыны, Юсуповы…

— Спасибо, отец, они не для меня.

— Ну конечно. Ты интересуешься только твоей маленькой танцовщицей. Я очень хорошо информирован.

— Ну, допустим.

— И что? Скажи. Я настаиваю.

— Хорошо, если ты настаиваешь. Я бы женился на Мати.

— Ты абсолютный дурачок. Польская нищенка, которая подставляет свою… тому, кто пожелает…

Лицо Наследника исказилось.

— Это неправда. У нее за всю жизнь только и был один друг. Ты хотел, чтобы я сказал правду. Я и говорю тебе то, что чувствую. Я прекрасно знаю, что не могу на ней жениться. Но могу тебя порадовать, твоя Алиса мне нравится, да, да, нравится. А сейчас мне надо идти, я увижу Вас, Ваше Величество, за обедом.

— Ты мчишься на свидание с твоей Мати?

— Может быть.

Ники был охвачен яростью и злостью. Добрый, мягкосердечный от природы, он физически страдал оттого, что он должен будет оставить Мати. Конечно, Серж любит ее и с ней все будет хорошо, успокаивал он себя. Но в душе знал, что ничего хорошего из этого всего не будет.

— Ты слышала, дорогая, что говорит наш сын? Я вышлю ее…

— Не делай этого, дорогой. Это жестоко. Это только легкая интрижка.

— Легкая? Все свое свободное время он проводит только с ней… Я надеюсь, что ты права. Хорошо, посмотрим. А Алиса Гессенская, она тебе нравится ведь. Но моя дорогая Минни, она всего лишь небогатая принцесса из мелкого немецкого княжества. Она вообще-то нам не очень подходит. — Государь взглянул на жену.

— Абсолютно не подходит. Мне претит мысль, что мой сын женится на немке. Ты знаешь мои взгляды, дорогой. Кстати, у герцога Орлеанского есть красавица дочь. Может, она. Как ты думаешь?

— Уже пытались, милая Минни, но она — католичка, а в православие отказывается перейти. Большая проблема.

— Как жалко…

Мати знала правду, что Ники собирается жениться на этой немке. Нет, нет, — думала она, — он не может меня оставить. Он любит меня. — Но после возвращения Наследника из Англии слухи о предстоящей помолвке стали все настойчивее. Газеты обсуждали это дело на все лады. — «Хорошо, хорошо, тогда я буду с Сержем. Это вина Ники, а не моя». Но каждую ночь она лежала в постели, оплакивая потерю своего Ники. Боже мой, она теряет его из-за этой ужасной немки, которая не ездит верхом, не может много гулять, потому что у нее слабые ноги. Мати с жадным любопытством ловила каждую сплетню о своей сопернице. Недавно ей донесли, что Императрица противится этому браку. Почему же Ники не откажется от брака? Так много членов Императорской Семьи женились морганатически, его собственный дед, кстати. А Петр Великий? Он женился на эстонской прачке из пленных, и никто не смел возразить. «Почему не я? Я — ведущая балерина ведущего театра Европы, я — не прачка. У меня прекрасные ноги, у меня прекрасное тело». — Она чувствовала, что ее грабят. Мрачные мысли настраивали ее на мрачный лад.

— Отец, надо послать венок от Правительства — умер Чайковский.

— Чайковский? Какой Чайковский? Этот паршивый революционер, который основал коммуну в Америке?

— Да нет же, наш знаменитый композитор, милый. Я распоряжусь, Ники, от нас будет венок.

— Это прекрасно, мама.

— Какие еще новости? — поинтересовался Государь.

— Похороны привлекут толпы людей. В столицу уже съехались все иностранные корреспонденты.

— Толпы? Позовите мне начальника полиции, никаких толп. Толпы — это всегда беспорядки.

— Да нет, отец. Это другие толпы… музыканты, артисты, это не революционные студенты.

— Ники, не спорь, я знаю, что говорю.

— Этот Чайковский, которого тринадцать лет финансировала чудачка миллионерша фон Мекк, не так ли?

— Петров прав. Чайковский стоил ей 18 000 рублей золотом в год, видеть при этом ее он вообще не хотел. Часто писал по двадцать писем в день, но ей только, когда хотел денег. Вот наивная старая дура!

— Да хватит, господа, это Императорский театр, а не рынок. А вы, Марков, чушь изволите говорить. Вы завидуете гению, потому что сами плохой композитор. — Голос Мати был сердитый.

— Господа, Мати, послушайте, я все знаю про эти деньги. Я вам сейчас расскажу самую секретную информацию из внутреннего источника. Чайковский недавно написал письмо Государю, денег просил…

— Неужели!

— Откуда тебе это известно, Чаплыгин?

— Я, между прочим, — журналист. Сведения из Зимнего дворца. У меня там информатор. Государь распорядился дать Чайковскому 3000 золотых рублей из Императорского фонда. По этой причине наш композитор неожиданно стал нежным другом великих князей Константина Николаевича и Константина Константиновича. Он вдруг нашел их очаровательными и занимательными. Вы только послушайте, — Чайковский посвятил двенадцать… да, двенадцать романсов императрице!

— Великий князь Константин Николаевич — культурный человек, либерал, он оказывал влияние на отца Императора, упорно боролся за отмену крепостничества, — упорствовала Мати.

— Все так, но тем не менее, Мати, — сказал Бартолли, который как раз в ту минуту забежал в театр. — Ты же не будешь спорить, что последние десять лет он сочинял ужасно. Я не знал, что писать, но редактор настаивал — ни одного плохого слова.

— Бартолли, Чаплыгин, Мати, послушайте. Когда Петипа ставил «Щелкунчика», Чайковскому оставалось только забить музыку в интервалы, — пытался всех перекричать Марков.

— Господа, достаточно. — Голос Мати звучал властно, и все на минуту притихли. — Здесь не редакция, где обсуждаются сплетни. Мне стыдно слушать вас. Через десять минут начнется репетиция. Опаздывающие войти не смогут. Двери запрут.

— Милая Мати, мы все знаем, как ты обожала этого бога музыки, все понятно.

— Да, Бартолли, да, обожала. И теперь, когда он умер, мне неинтересно слушать ваши злопыхательства и пересуды.

К отчету министра внутренних дел о том, что Мати видится, и не только видится, но и вступила в близкие отношения с его двоюродным братом Сержем, Наследник отнесся спокойно. Ревность пронзила его, но только на мгновение. Он знал: так и должно быть. Все к лучшему. Хорошо, что это Сергей, а не кто— нибудь другой. Ники решил, что теперь самое время поднять вопрос об этом.

— Мати, дорогая, ты ведь знаешь, что ты для меня значишь. Я хочу быть честным с тобой. Мне не нужна слава быть Наследником. Я хотел бы, чтобы мой брат Георгий был бы на моем месте, но он не здоров. Отчасти я в этом виноват. Помнишь, во время поездки на «Памяти Азова», когда мы играли, я случайно толкнул его. Он упал и ушиб легкое. После этого у него начался туберкулез. Получилось, что я Наследник. У меня нет политических амбиций. Я не готов взять на себя ответственность управлять Россией. Вечные конфликты внутри, битвы на международной арене. Опять же с Англией. Я люблю Англию. Я хотел бы там жить, время от времени, конечно… с тобой, любовь моя. — Наследник говорил сбивчиво и отрывисто. — Я принимаю мою судьбу, не потому что это мой выбор, дорогая, только из чувства долга. — Он притянул ее к себе. — Я хотел бы быть простым смертным, тогда со мной была бы только ты.