Кармалюк

— Что же, сударь мой, творится во вверенном вам уезде? Чем вы занимаетесь? Куда вы смотрите?

— Ваше сиятельство…

— Извольте выслушать, когда вам говорят! — вспылил граф Комаровский. — Меня засыпали жалобами из вашего уезда! Хлопы грабят, жгут имения, а вы сидите сложа руки! У меня вот пан Пигловский только вчера был. Он вконец разорен каким-то беглым рекрутом, его бывшим хлопом. Почему хлоп разбойничает среди белого дня? Почему он держит почти весь вверенный вам уезд в страхе? Это ведь бог знает что! Мы разбили и выгнали из России самого Наполеона, а вы с каким-то беглым рекрутом не можете справиться! Позор! Неслыханный позор…

После возвращения от губернатора исправник рьяно взялся за поиски Кармалюка. Но все усилия его были тщетны. Он уповал на то, что морозы выгонят Кармалюка из леса и его легче будет поймать. Во все экономии были разосланы грозные реляции: «Двору обще с громадою взять предосторожность и принять строжайшие меры в рассуждении преследования и поимки разбойников». В ответ на эти послания экономии писали рапорты, в которых сообщалось, что и днем и ночью организовываются поиски «к поимки оного Кармалюка. Однако никак невозможно его поймать по неизвестности, в которой стороне он скрывается».

— Трусы! — ругал исправник шляхту, читая эти отписки. — Только и умеют хвастаться оружием да танцевать на балах! А как нужно сесть на коней и ринуться на поиски разбойников, из дому боятся без солдат выйти…

В трубе тоскливо воет вьюга. Сугроб снега поднялся уже до маленького окошка. В хате холодно: дров нет, а зима лютая, снежная. Только на печи и можно согреться. Да и то с вечера. К утру и там замерзаешь. Иванко простыл и так кашляет, что страшно слушать. Но они хоть в холодной, да в своей хате. А где-то Устим?

После того как он сжег все панское добро, Мария ждала: вот-вот постучит в окно. Ночи не спала. Но Устим не появлялся. А когда увидела, как его разыскивают, как следят за ее хатой, и ждать перестала. Успокаивала себя: да и что из того, что он придет? Только душу растравит. А сердце болело, тревожно билось от каждого стука в оледенелое окно.

Иванко заворочался под дырявым рядном, надрывно закашлялся, проснулся. Мария нагнулась к нему.

— Що, сынок, холодно?

— Холодно…

Мария погасила каганец, улеглась возле сына, прижала его иззябшее тельце к себе и не заметила, как уснула. Разбудил ее настойчивый стук в дверь.

— Хто там?

— Я!

— Устим! — испуганно и радостно вскрикивает Мария.

— Видкрывай!

— Видкрываю… — шепчет Мария, шаря непослушными руками по двери.

Наконец она открывает. Из облака снежной пыли, хлынувшей в сени, появляется Устим. Он порывисто обнимает жену, осыпая ее снегом, говорит: — Дай ключ вид сарая. Коня поставлю. Мария достает каганец с печи, ставит на стол, но зажигать боится. Ей кажется, что пани Розалия сейчас же увидит свет и догадается, кто пришел. Поднимет всю дворню, и тогда бог знает что будет. Лучше в темноте посидеть. Но Устим возвращается и приказывает зажечь свет. В голосе его, во всех движениях столько уверенности, что Мария тоже невольно начинает успокаиваться. Она помогает мужу раздеться. Как он изменился! Глаза глубоко запали, меж густых бровей залегла суровая складка. И в улыбке появилось что-то такое, чего раньше не было: лучатся одни глаза, а обветренные губы даже не вздрагивают. Или это так кажется потому, что уголки губ закрыты усами?

— Иванко на печи? — спрашивает Устим, потирая окоченевшие руки.

— Там.

Устим берет каганец, становится на лежанку и долго смотрит на сына. Говорит, возвращаясь к столу:

— Вырис.

— Вырис, — засияв радостной улыбкой, вторит Мария. — Може, разбудыты?

— Хай спыть. А люди що говорять? Мария вздохнула.

— Всього не перескажешь…

— Ну добре! Завтра поговорымо. Я тры ночи не спав. Без мене никому не открывай, — приказал Устим, пряча пистолет под подушку. — Чуешь?

Мария кивнула. Она хотела спросить, надолго ли он приехал, но почему-то не решилась. Если его никто не заметил, когда он пробирался ко двору, то следы его уже заметены, и он спокойно сможет хоть непогоду прожить дома.

Кто и как выведал, что Кармалюк приехал в село, неизвестно, но не успела пани Розалия проснуться, как ей об этом донесли. Она кинулась к мужу.

— Збери хлопов! Звяжй его!

— Любочка моя! — испуганно замахал руками пан Пигловский. — Не цепляй ты его, то и он нас не зацепит.

— Как — не цепляй?! — изумилась пани Розалия. — Он нас разграбил, он меня опозорил, а ты боишься его пальцем тронуть? О Йезус-Мария!

На этот раз истерика пани Розалии не подействовала на супруга. Его страх перед Кармалюком был сильнее страха перед женой. Пан Пигловский не хотел подставлять свою голову под пулю Кармалюка. Он хорошо знал, что дворовые ему не помощники: они хотя и пойдут к хате Кармалюка под страхом наказания, но разбегутся от первого же выстрела, как зайцы. Вдвоем с экономом они ничего Кармалюку не сделают, а значит, придется позорно отступить. Так лучше уж не трогать его. Рано или поздно его все равно схватят власти и загонят в Сибирь, откуда он уже никогда не вернется. Разве послать нарочного в Литин? Но ведь исправник ни за какие деньги не поедет по такой погоде. А ему еще и выговор сделает: почему, мол, не принял мер к поимке. Или еще хуже: чтобы отомстить за то, что он пожаловался на него губернатору, пустит слух, что Пигловский испугался Кармалюка. Нет, пусть лучше Кармалюк уходит той дорогой, какой пришел.

Устим знал: пан Пигловский побоится тронуть его. И он жил дома спокойно, а пани Розалия места себе не находила от страха и бессильной злобы. Арендарю корчмы было строго приказано: с первым же проезжим передать исправнику, что Кармалюк появился в селе. Хаим клялся богом, что исполнит наказ. Да пани Розалия по бегающим глазам его видела, что он врет. Кармалюк, видимо, побывал у корчмаря, и он слова никому не скажет, ибо боится его как огня.

Заседатель Литинского земского суда Гульдин вернулся из поездки в село Комаровцы и, выпив для согрева в трактире водки, пошел прямо к исправнику. Ему не терпелось посмотреть, как пан Улович примет ту пилюлю, которую он ему поднесет. Не снимая шубы, — пан Улович извинит его за такую вольность, как только узнает, что его привело, — он промчался мимо удивленно глядевших на него канцеляристов прямо в кабинет. Исправник, оторвавшись от бумаг, невольно приподнялся, точно увидел перед собой начальство.

— Извините, ваше благородие, — с ухмылкой начал Гульдин, — я бы не стал отрывать вас от срочных дел, но…

— Что стряслось? — не выдержав затянувшейся паузы, спросил исправник, поняв, что Гульдин принес ему необычную новость.

— Где, вы думаете, Кармалюк? — вместо ответа спросил Гульдин.

— Поймали? — обрадовался исправник. — Как вам удалось? Да снимайте шубу…

— Пока не поймал, но могу это сделать, если вы мне дадите хоть десяток солдат.

— Где ж это вы его нашли?

— Да у жены!

— Как то есть? — удивился исправник.

— А так. Вторую неделю он уже преспокойно живет дома.

— Не может быть! Куда же пан Пигловский смотрит?

— Вот этого я вам сказать не могу.

— Черт знает что! Немедленно снаряжайте туда отряд!

По дороге на Литин, в селах, Устим расставил своих хлопцев. Корчмари там тоже были свои люди. Ни одно начальство не могло проехать мимо корчмы в такую непогоду, чтобы не остановиться и не погреться. А у Хрона и Удодова были Добрые кони, и Устим жил дома спокойно, не боясь, что враги нагрянут неожиданно. Но, ложась спать, он все равно клал пистолет под подушку. Спал так чутко, что стоило Иванку слезть с печи, как он настороженно приподымал голову.

Почти каждый вечер Устим уходил куда-то, а то и уезжал на коне и возвращался нередко под утро. Мария не решалась спрашивать его, где он бывает, а он ничего не говорил ей. Был он постоянно чем-то озабочен и молчалив. Только играя с Иванком, беспечно смеялся, и его серые глаза радостно лучились. У Марии, глядя на них, тоже теплело на сердце, и она забывала, что в углу вместе с ухватами стоят ружье и пика.