За рычагами танка

Почти вся вражеская колонна, запрудившая Пролетарскую улицу, была разметана, будто по ней прошелся смерч. Всюду валялись горящие обломки машин, развороченные автоцистерны. И трупы, трупы фашистских солдат и офицеров.

Майор дал команду развернуться. Я снова выехал на Советскую улицу и повернул вправо. Проехали мост через Свислочь, мимо электростанции. Здесь справа, в парке имени Горького, заметили новое скопление противника. Под густыми кронами деревьев стояли десятка два автомашин, несколько танков и самоходок. Возле них толпились гитлеровцы. Они тревожно задирали вверх головы, ожидая налета советских самолетов: со стороны Пролетарской улицы все еще доносились глухие взрывы рвущихся боеприпасов, что можно было принять за бомбежку. Но опасность подстерегала фашистов не с неба, а с земли. Так же как и на Пролетарской, первой заговорила пушка нашего танка, вслед за ней ударили пулеметы центральной и правой башен. И снова, как уже было, начали рваться боеприпасы, вспыхнула факелом бензоцистерна, и густой дым окутал черным шлейфом аллеи старого парка.

— Осталось шесть снарядов! — крикнул заряжающий.

— Прекратить огонь, полный вперед! — скомандовал майор.

Я включил четвертую передачу, и танк понесся по улице. Проехали Круглую площадь, преодолели подъем. Поравнялись с Долгобродской. Укрытые броней, мы не могли видеть, как за действиями нашего танка наблюдали горожане. Но мы сердцем чувствовали, что рейд много значит для попавших в неволю советских людей. И все же я замечал в смотровое отверстие, как кое-где из развалин высовывались наши советские люди, они улыбались и махали нам руками. Танк поднялся на гребень улицы, и я увидел впереди Комаровку — деревянные домики, рынок, развилку дорог. Обрадовался: ведь от Комаровки всего два-три километра до городской окраины. Будет улица Пушкина, а там и Московское шоссе. Мелькнула мысль: «Может, удастся прорваться?»

Но не удалось! В районе старого кладбища я скосил глаза в сторону и в тот же миг заметил у чугунной ограды вспышку выстрела. Вслед за ней почти у самого борта машины плеснулся взрыв. Комья земли, щебень и осколки дождем осыпали машину.

«Противотанковое орудие, — определил я по выстрелу, — Очухались фашисты, поняли, что мы одни, и теперь бьют почти в упор, по борту… Сколько их там?»

По вспышкам определил: до батареи. Фашисты стреляли прицельно. Очередной снаряд ударил в башню, но срикошетил. В этот момент я почувствовал, что майор дергает меня за воротник — просит прибавить газу. Однако прибавлять больше было нельзя. Танк и без того шел на предельной скорости. Я старался выжать из машины все, на что она была способна. Отчаянно маневрируя, в кольце разрывов Т-28 мчался вперед и, казалось, был заговоренным. Я понимал, что необходимо проскочить кладбище, а там дома помешают артиллеристам вести огонь прямой наводкой.

Мы приближались к Комаровке, и впереди уже видна была спасительная развилка дорог. Еще минута-другая… И в это мгновение невероятной силы удар потряс танк. Машина наполнилась дымом и смрадом. Кто-то отчаянно вскрикнул, кто-то зло выругался. Я понял, что случилось: снаряд попал в моторное отделение, пробил кормовую плиту и вызвал пожар. Однако танк, даже объятый пламенем и дымом, продолжал двигаться, пока новый удар не заставил его остановиться окончательно.

Перед глазами у меня поплыли разноцветные круги, уши заложило, а по лицу потекла кровь: осколок снаряда скользнул по голове.

— Покинуть машину! — приказал майор.

Я через люк механика-водителя выбрался наружу и осмотрелся. Наш Т-28, поднимая к небу столб черного дыма, стоял у самой комаровской развилки. Неподалеку разорвалось еще несколько снарядов, а слева, со стороны Красной улицы, по танку стреляли автоматчики, и пули цокали по броне, выбивали крохотные искорки на брусчатке мостовой. «Куда же бежать?» — подумал я. И как бы в ответ на свой вопрос услышал голос майора:

— Живо в огороды…

Я увидел майора, отползавшего от танка и отстреливавшегося из пистолета. Из башни выбрались двое курсантов, но один был сразу убит, а другой, кажется Николай, пополз к забору. Я тоже побежал через улицу, вскочил во двор какого-то дома из красного кирпича, заметив на нем табличку «Минская юридическая школа». Во дворе отдышался, присел. Кровь по-прежнему текла по лицу, я стер ее носовым платком и зажал рану. Голова гудела, все плыло вокруг в каком-то тумане. Последнее, что осталось в памяти, — это сильный грохот в той стороне, где остался наш танк, — взорвались последние снаряды…

Когда я пришел в себя, то сначала не мог понять, где нахожусь. Потом осмотрелся и увидел, что лежу в огороде, прикрытый картофельной ботвой. «Кто-то из жителей помог», — подумал сразу же. Стал ждать, чтобы увидеть своих спасителей. Но время шло, а никто не появлялся. Тогда я осторожно приподнялся и пополз через огород. Мимо плетня прошел пригнувшись. Преодолел еще один огород, затем через пролом в стене вышел на улицу напротив домика, на котором висела табличка «Долгобродская ул., дом № 100». Голова болела, к горлу подступала тошнота. Понимал, что надо хотя бы перевязать рану, иначе снова потеряю сознание.

Еле взобрался на крыльцо домика и открыл дверь. Навстречу поднялась хозяйка — невысокая сухонькая старушка. Она промыла и обработала мне рану, наложила повязку, дала поесть. Я почувствовал себя лучше и ушел к видневшемуся недалеко лесу. Теперь на этом месте высятся корпуса тракторного завода, а тогда было лишь несколько глубоких котлованов. В одном из них я нашел группу бойцов, пробиравшихся из окружения, и присоединился к ним.

Так закончился наш рейд по оккупированному фашистами Минску. Закончился героически, и в то же время трагически. Нам не удалось прорваться через город к своим, танк наш сгорел, я не знал, остался ли еще кто-нибудь в живых из нашего экипажа. Видел в первые минуты после того, как мы стали покидать машину, майора и одного курсанта, но уцелели ли они и удалось ли им скрыться — это мне было неизвестно. Пытался успокоить себя: мол, майор такой смелый, решительный и сообразительный, что выберется из любого положения. Да и Николай, если это он переползал от танка к забору, тоже постарается уйти от врагов, только бы не был тяжело ранен!

Остальные курсанты, видимо, погибли в танке при попадании снаряда.

Но какой урон мы нанесли врагу, сколько уничтожили его боевой техники и живой силы! Точно подсчитать потери противника от нашего огня мы, естественно, не могли. Но уже после войны белорусский журналист Коршакевич сообщил, что, будучи в Румынии, встретил там одного человека, который в 1941 году служил в похоронном батальоне гитлеровцев в Минске. Румын рассказал, что 4 и 5 июля 1941 года он участвовал в отправке в Германию немцев, погибших от дерзкого налета советского танка, и что тогда погибло много.

И как уже говорилось выше, наш рейд сыграл важную роль в поднятии морального духа жителей Минска, временно очутившихся в фашистской кабале. Газета «Звязда» писала о тех временах: «Темная ночь неволи опустилась над Минском. Оккупанты грабили магазины, проводили аресты среди мирного населения, вывешивали многочисленные зверские приказы… И вдруг словно солнечный луч в темной ночи… — сообщала далее газета о появлении в городе советского танка. — Это было так неожиданно!»

Очевидцы нашего танкового рейда рассказывали о нем другим жителям Минска, и те радостно восклицали: «Смотрите, как сражается с врагами наша Красная Армия!» Отдельный случай героизма народ возводил в степень общего, типического, и это вселяло в сердца людей веру в победу и надежду на грядущее освобождение, учило мужеству и самоотверженности в борьбе с оккупантами.

Всего несколько часов продолжался ожесточенный бой сухопутного «Варяга» с гитлеровцами, заполонившими Минск, а какой след оставил он в сердцах тех, кто слышал о нем. Не говорю уже о своем сердце — в нем он будет помниться до последних дней жизни.