Коломяжский ипподром

Попов видел этому только одно объяснение, которое он и дал в своей очередной телеграмме:

«У китайца весьма подорвалось доверие к силам нашего оружия».

И, не сдерживая иронии и злости, добавил:

«Понятно, они ведь не изучали стратегии и не знают, что наши отступления – это наши победы».

И такие «победы» продолжались. Отойдя к ляоянским позициям, русские войска устраивались там, путаясь на незнакомой местности за недостатком планов и карт, готовясь к отражению новых атак японцев. Их наступление против численно превосходящего противника, укрепившегося на ляоянских позициях, было рассчитано на отступательные тенденции русского командования, неприспособленность царской армии к условиям маньчжурского театра, на упадок духа русского солдата, вызванный предыдущими неудачами.

В середине августа японцы перешли в наступление главными силами, открыв огонь по всему фронту из трехсот девяноста орудий. Началось ожесточенное Ляоянское сражение, приведшее к очередному отступлению русской армии.

Попов находился в одном из полков, который, ведя арьергардный бой, сдерживал натиск японцев. Полк входил в отряд, возглавляемый командиром 54-й Сибирской пехотной дивизии Орловым.

К утру 2 сентября отряд расположился на позиции к югу от Янтайских копей. Видимость была скверной: вся местность впереди покрыта гаоляном, затрудняющим разведку и связь.

Японцы начали обходить левый фланг отряда и одновременно атаковали его правый фланг. Наступая в гаоляне, они тем не менее сумели использовать свою артиллерию, потому что имели при себе переносные наблюдательные вышки. Артиллерия же Орлова, путаясь в гаоляне, бездействовала.

Отряд стал отступать. Но японцы уже успели к этому моменту захватить холмы на пути отступления русских и открыли по ним сильный ружейный огонь. Солдаты – только что прибывшие на фронт запасники – бросились убегать, да при этом еще в густом гаоляне обстреливая друг друга.

С большим трудом Орлову удалось собрать один батальон, который он сам повел в контратаку. С этим батальоном был и Николай Евграфович. В руках у него оказалась винтовка с примкнутым штыком. Он бросился вместе с солдатами на врага, что-то крича на ходу, стараясь не отстать от Орлова. Японская пехота открыла сильный встречный огонь. Упал, раненный, Орлов.

– Вперед! Вперед! – не своим голосом закричал Попов и увидел перед собой косоглазое лицо и винтовку с плоским блестящим штыком-кинжалом. Припав на колено, японец выстрелил. Попов увидел яркую вспышку, услышал звук выстрела и тут же стал падать, теряя сознание...

Контратака не удалась. Батальон, неся тяжелые потери, рассеялся в гаоляне. Но ни Орлова, ни Попова солдаты на поле боя не оставили. Они сумели вынести их из зарослей гаоляна и поместить на одну из повозок, которые мчались в панике к станции Янтай.

У Николая Евграфовича пуля пробила грудь навылет, пройдя сквозь легкое и зацепив ребро. Он потерял много крови и пришел в себя лишь через несколько дней в госпитале, куда его доставили после оказания первой помощи в полевом лазарете.

Попов очень удивился, увидев возле койки доктора Постникова.

– Вот и довелось снова свидеться, – сказал Петр Иванович. Ведь это именно о нем и его коллегах писал Попов в одной из своих первых корреспонденции из Маньчжурии, после посещения госпиталя в Харбине, где царил образцовый порядок и весь медицинский персонал под руководством известного московского врача доктора Постникова самоотверженно трудился, восстанавливая здоровье раненых и возвращая их в строй. – Вы просто молодчина: из такого... эээ... из такой, пардон, катавасии выцарапались, что теперь, поверьте, не иначе как до ста лет проживете.

Едва заметная улыбка тронула бледное лицо Николая Евграфовича, губы еле прошептали:

– Не иначе...

– И превосходно! А теперь извольте во всем слушаться вот этого молодого человека, который обязательно поставит вас на ноги. – Постников кивнул в сторону стоявшего чуть поодаль мужчины, как и он, в белом халате. – Самое страшное уже позади. Считайте, что вы родились в рубашке. До свиданья!

И Петр Иванович неторопливо вышел из палаты. Он и вправду был искренне рад, что такой тяжелый случай обошелся без рокового исхода, которого можно было ожидать. Молодой, здоровый, закаленный организм военного корреспондента выдюжил. Выдюжил вопреки всему тому, что сопутствовало этому в общем-то заурядному эпизоду фронтового бытия. Да, повезло человеку. Крупно повезло.

В боях под Ляояном был тяжело контужен, отправлен в госпиталь и другой военный корреспондент «Руси» – П. Орловец. Когда вести об этом – о ранении Попова и контузии Орловца – дошли до Петербурга, редакция напечатала краткую информацию, сопроводив ее такими словами:

«Желаем мужественным работникам общественного дела поскорее поправиться и быть снова, на своем нелегком посту, требующем сердца смелого и горячего. Убеждены, что к этим пожеланиям присоединятся и наши читатели».

5

В Петербурге Попов поселился на Кирочной улице, вблизи Воскресенского проспекта [3], в доме № 32 – огромном доходном доме, принадлежавшем известному богачу и предпринимателю Ратькову-Рожнову. Подыскал ему квартиру и оплачивал ее брат Сергей, имевший широкие связи в деловых кругах не только Москвы, но и столицы. Из всех своих братьев и сестер Николай Евграфович был особенно дружен именно с Сергеем, да что там – дружен: они горячо и трогательно любили друг друга и пронесли эту любовь до конца своих дней.

Старший из братьев, Александр, после смерти Евграфа Александровича – а умер тот, когда Николай находился в Маньчжурии, – унаследовал состояние отца и тоже занимался предпринимательской деятельностью. Владимир, коллежский секретарь, инженер путей сообщения и одновременно талантливый художник, участвовал в строительстве Транссибирской магистрали, а потом надолго осел в Ревеле.

Сестры давно уже жили своими семьями, выданные замуж с весьма богатым приданым. За Елизаветой, например, вышедшей замуж за Дмитрия Владимировича Цветаева, управляющего московским архивом министерства юстиции, было дано шестьдесят тысяч рублей – огромная по тем временам сумма. Кстати, Дмитрий Цветаев был родным дядей будущей поэтессы Марины Цветаевой.

Людмила Евграфовна стала женой Гавриила Адриановича Тихова, будущего знаменитого астронома, и жила с ним в Пулкове. Анастасия Евграфовна была замужем за Александром Семеновичем Архангельским, известным профессором русской словесности.

Сергей жил большой патриархальной семьей – с женой, дочерью, а также сестрой, братом и матерью жены – в Москве, на Солянке, в одном из домов известного фабриканта-миллионера Харитоненко, у которого он работал бухгалтером. Членом своей семьи считал он и Николая, по-отцовски опекая его, помогая ему материально. Несмотря на то что ему было уже под тридцать, Николай продолжал ходить в холостяках и, судя по всему, жениться не собирался.

Он приехал в Петербург после того, как в Портсмуте была поставлена точка на позорно и бездарно, проигранной Россией войне. Проигранной не солдатами и даже не офицерами, а генералами, всеми этими куропаткиными и стесселями, рейсами и фоками, которые очень гладко воевали в академических аудиториях на бумаге, да забыли про овраги.

Оценивая роль и значение разгрома русского флота под Цусимой, В. И. Ленин писал в те дни: «Русский военный флот окончательно уничтожен. Война проиграна бесповоротно... Перед нами не только военное поражение, а полный военный крах самодержавия».

И отмечал далее:

«Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению».

Людские потери России в войне составили около двухсот семидесяти тысяч человек, в том числе свыше пятидесяти тысяч человек убитыми. Главными причинами поражения России в русско-японской войне были реакционность и гнилость общественно-политического строя, непопулярность войны среди народа, отсталость экономики и военной организации, а также негодные методы руководства войсками и пассивно-оборонительная стратегия высшего командования. Отрицательную роль сыграла и весьма значительная удаленность театра военных действий от центральных районов страны.