История одного преступления

VII

Улица Бланш, дом № 70

Сите Гайяр довольно трудно найти. Это пустынный переулок в новом квартале, отделяющий улицу Мартир от улицы Бланш. Я все же отыскал его. Когда я подошел к дому № 4, из ворот вышел Иван и оказал мне:

— Я жду вас, чтобы предупредить. За этим домом наблюдает полиция. Мишель ждет вас на улице Бланш, в доме номер семьдесят, в нескольких шагах отсюда.

Я знал дом № 70 по улице Бланш. Там жил Манин, памятный всем президент Венецианской республики. Впрочем, собраться должны были не у него.

Привратница дома № 70 сказала мне, что нужно подняться во второй этаж. Дверь отворилась, и женщина лет сорока, красивая, с седыми волосами, — баронесса Коппенс, которую я узнал, так как встречал ее в обществе и принимал у себя, — провела меня в гостиную.

Там были Мишель де Бурж и Александр Рей, бывший член Учредительного собрания, красноречивый писатель и мужественный человек. Александр Рей был тогда редактором «Насьоналя».

Мы пожали друг другу руки.

Мишель сказал мне:

— Гюго, что вы намерены делать?

Я ответил:

— Все, что возможно.

— Я с вами согласен, — отозвался он.

Пришли многие другие депутаты, и среди них Пьер Лефран, Лабрус, Теодор Бак, Ноэль Парфе, Арно (от Арьежа), Демостен Оливье, бывший член Учредительного собрания, Шарамоль. Все были глубоко возмущены, но никто не произносил бесполезных фраз. Это был тот мужественный гнев, который порождает великие решения.

Завязался разговор. Обсудили положение вещей. Каждый сообщал, что ему было известно.

Теодор Бак только что был у Леона Фоше, на улице Бланш. Он разбудил его и рассказал о происшедшем. Первые слова Леона Фоше были: «Какая подлость!»

Шарамоль сразу же обнаружил присутствие духа, которое не покидало его ни на мгновение в течение всех четырех дней борьбы. Шарамоль человек высокого роста с энергичным лицом; речь его проникнута убеждением; в Собрании он голосовал вместе с левыми, но сидел среди правых. Его место было рядом с Монталамбером и де Риансе. Он иногда жестоко ссорился с ними, и мы забавлялись, издали наблюдая за их пререканиями.

Шарамоль пришел на собрание в дом № 70 в каком-то синем суконном плаще военного покроя и, как мы увидели в дальнейшем, вооруженный.

Положение было серьезное. Арестованы шестнадцать депутатов, все генералы, бывшие членами Собрания, и в том числе Шаррас, который был больше чем генерал. Все газеты закрыты, все типографии заняты войсками. На стороне Бонапарта армия в восемьдесят тысяч человек, которая за несколько часов может быть удвоена, на нашей стороне — ничего. Народ обманут и безоружен. Телеграф в их распоряжении. Все стены покрыты их плакатами, а у нас — ни одного типографского станка, ни одного листа бумаги. Никакой возможности вызвать протест, никакой возможности начать борьбу. Переворот закован в броню, республика обнажена, у мятежников рупор, у республики кляп.

Что делать?

Налетом на республику, на конституцию, на Национальное собрание, на право, на закон, на прогресс, на цивилизацию руководили генералы, воевавшие в Африке. Эти храбрецы теперь доказали, что они трусы. Они приняли все предосторожности, чтобы действовать наверняка. Только страх может придать такую ловкость. Были арестованы все военные члены Собрания и все активные деятели левой, Бон, Шарль Лагранж, Мио, Валантен, Надо, Шола. Добавим, что все, кто мог возглавить баррикадные бои, оказались в тюрьме. Эти мастера засады умышленно забыли Жюля Фавра, Мишеля де Буржа и меня, считая, что мы лучше умеем говорить, чем действовать. Они хотели оставить левой людей, способных сопротивляться, но не способных победить, рассчитывая обесчестить нас, если мы не будем сражаться, и расстрелять нас, если мы возьмемся за оружие.

Впрочем, никто не колебался. Началось совещание. Каждую минуту прибывали новые депутаты — Эдгар Кине, Дутр, Пеллетье, Кассаль, Брюкнер, Боден, Шоффур. В гостиной стало тесно, некоторые сидели, большинство стояли где придется, но шума не было.

Я первый взял слово.

Я заявил, что нужно немедленно начать борьбу. Ответить ударом на удар. Я сказал, что, по моему мнению, сто пятьдесят депутатов левой должны опоясаться перевязями и торжественно пройти по улицам и бульварам до площади Сент-Мадлен с возгласами: «Да здравствует республика! Да здравствует конституция!» — появиться перед войсками без охраны и оружия и спокойно потребовать от силы, чтобы она повиновалась закону. Если войска пойдут за нами, — отправиться в Собрание и покончить с Луи Бонапартом. Если солдаты будут стрелять в законодателей — рассеяться по Парижу, призывать к оружию и строить баррикады. Начать сопротивление законным путем и в случае неудачи продолжать его путем революционным. Не терять времени.

— Злодей, — говорил я, — должен быть застигнут на месте преступления. Великая ошибка — допустить, чтобы в течение долгих часов посягательство на закон не встретило отпора. Каждая минута дорога. Бездействие — попустительство, оно санкционирует преступление. Страшитесь самого ужасного — того, что называют свершившимся фактом. К оружию!

Многие энергично поддержали мое мнение, среди них Эдгар Кине, Пеллетье и Дутр.

Мишель де Бурж привел серьезные возражения. Инстинкт подсказывал мне, что нужно начинать немедленно. Ему казалось, что лучше выждать.

По его мнению, было опасно ускорять развязку. Переворот тщательно подготовлен, народ не организован. Он захвачен врасплох, не нужно обманывать себя иллюзиями, массы еще не всколыхнулись. В предместьях полный покой. Люди удивлены, но не разгневаны. Парижский народ, всегда такой сметливый, на этот раз не понял, в чем дело.

— Сейчас не 1830 год, — прибавил Мишель. — Карл Десятый, разогнав Собрание из двухсот двадцати одного депутата, сам напросился на пощечину — перевыборы двухсот двадцати одного. Мы в другом положении. Двести двадцать один были популярны, чего нельзя сказать о нынешнем Собрании. Насильственно распущенная палата, которую поддерживает народ, всегда может быть уверена в том, что она победит. В 1830 году народ действительно поднялся. Сейчас он безмолвствует. Пока он только одурачен; вскоре его начнут притеснять. — И Мишель де Бурж заключил: — Нужно дать народу время понять, возмутиться и восстать. Что касается нас, депутатов, то с нашей стороны пытаться ускорить ход событий было бы безрассудством. Идти сейчас прямо к войскам — значит совершенно напрасно подставить себя под картечь и заранее лишить благородное восстание, вспыхнувшее во имя права, его естественных вождей — депутатов народа. Это значило бы обезглавить народную армию. Лучше было бы повременить, нельзя увлекаться, нужно беречь себя; дать себя арестовать — значит проиграть сражение раньше, чем оно начнется. Поэтому не следует идти на собрание, назначенное правой на двенадцать часов дня: все, кто пойдет туда, будут арестованы. Оставаться на свободе, быть начеку, сохранять спокойствие и начать действовать, как только поднимется народ. Три-четыре дня такого напряжения без боев утомят армию. — Все же Мишель считал нужным начинать теперь же, только предлагал ограничиться расклейкой 68-й статьи конституции. Но где найти типографию, чтобы напечатать ее?