Ферсман

В то время Вернадский как раз воевал с университетским начальством, доказывая необходимость летних минералогических экспедиций. Что экспедиции предпринимают геологи, это было всем очевидно, но зачем путешествовать минералогам? Они должны тихо сидеть у себя в кабинете, добросовестно измерять кристаллы, как это десятки лет делал академик Кокшаров и многие другие, и заниматься химическим анализом минералов — так мыслило начальство, но не так мыслил главный минералог университета Вернадский.

Слушая эти рассказы студентов физико-математического факультета, Ферсман начинал понимать какие высокие требования будут к нему предъявлены. Он почти физически ощущал, что вступает в непосредственную близость к живым традициям титанов русского естествознания. Окажется ли он достойным эту традицию воспринять? Согласится ли Вернадский ввести его в число своих учеников?

Вот какими мыслями определялось то тревожное настроение, с которым Ферсман впервые шел на вступительную беседу к Вернадскому.

Открылась массивная дверь… А дальше пусть Александр Евгеньевич сам расскажет нам, что произошло потом.

«Не без страха, — писал впоследствии Александр Ферсман, — пришел я в минералогический кабинет Московского университета; я так волновался, что не мог говорить, а профессор, смотревший на меня через свои большие очки, казался мне чем-то таким строгим. Он направил меня в маленькую комнату в 12 квадратных метров — минералогическую лабораторию, к еще более страшному ассистенту. Мне отвели место в углу около печки и дали изучать кусочек минерала — ярозита с острова Челекен. Так начались мои многолетние работы у В. И. Вернадского и у замечательного человека, его ученика, трагически погибшего Алексата. Начались замечательные пять лет моей университетской жизни в Москве, в дружной семье минералогов. Это были годы исключительного расцвета минералогических работ Владимира Ивановича».

Взгляд Вернадского, который показался Ферсману строгим, на самом деле был только испытующим.

Подлинный облик учителя «во всей его многогранности открылся Ферсману позже, в совместных поездках по Уралу, Алтаю, Забайкалью, Подмосковью, Крыму, в многолетней борьбе локоть к локтю за русскую научную школу, в совместных творческих начинаниях и совместных работах, создавших новую науку — геохимию.

«Еще стоит передо мной, — писал Ферсман о В. И. Вернадском в своих последних записках, прерванных смертью, — его прекрасный облик — простой, спокойный, ученый мыслитель; прекрасные, ясные, то веселые, то вдумчивые, но всегда лучистые красивые его глаза; несколько быстрая и нервная походка, красивая седая голова учителя, облик человека редкой чистоты и красоты, которые сквозили в каждом его слове, в каждом движении и поступке».

Ферсман сразу же с головой ушел в напряженную учебную жизнь факультета, с непоследовательностью юности вновь проявив себя фанатиком минералогии, быть может, даже в ущерб всему остальному.

Шаг за шагом в лекциях Вернадского он знакомился с новым направлением минералогии, которое в общих чертах предугадывалось его старшими одесскими друзьями. В этом совпадении научных предвидений не было ничего удивительного. Сдвиги в науке всегда закономерно подготавливаются всем предшествующим ее развитием. Наконец наступает момент, когда их непреложность ощущается повсюду. Перемены буквально «носятся в воздухе». Как созревшие семена, новые идеи летят во все стороны, падают здесь и там и прорастают — одни скорее, другие медленнее, смотря по тому, на какую почву они упали.

Вернадский предпослал своей научной диссертации, напечатанной им в 1891 году, следующие слова: «Минералогия как учение о неорганических соединениях, составляющих наш земной шар, является лишь частью химии, на данных которой она всецело и исторически основывается».

Минерал — это продукт химических реакций земной коры — так еще более кратко формулировалась основная мысль Вернадского. Рассматривая минералы, Вернадский изучал их в развитии, старался понять, узнать, как происходило их образование, какие изменения и превращения они претерпевали в результате сложных химических или физико-химических процессов, идущих в природе.

Убеждение в необходимости изучать жизнь минералов в движении, в развитии укреплялось в сознании студентов во время учебных экскурсий. Первые студенческие поездки захватывали ближайшие окрестности Москвы: Хорошево, Дорогомилово, Мячково, Подольск.

Излюбленным местом этих экскурсий было Дорогомилово. Там, около старого пивного завода, была замечательная каменоломня, которой сейчас уже нет, она уничтожена совсем недавно. Еще до Великой Отечественной войны студенты проходили там свою практику.

«Здесь в плотном известняке, — рассказывал впоследствии Ферсман, — попадались целые жеоды [14] или прослойки плотного бурого камня. Разобьешь молотком жеоду, а внутри пустота, выстланная кристаллами горного хрусталя или известкового шпата. Если около Обираловки эти же кристаллики приобретали светло-фиолетовый оттенок аметиста, то здесь они были чисто белого цвета. Помню, как однажды Владимир Иванович, пристально всматриваясь в эти кристаллы, обратил наше внимание на то, что все они короткостолбчатые, что в них штриховка идет по базопинакоиду, тогда как в настоящих горных хрусталях кристаллы вытянуты и на них вертикальная штриховка. Эти идеи выросли в целую главу нашей минералогии о том, как закономерно и определенно меняются свойства каждого минерала: цвет, форма, химический состав и т. д., в зависимости от условий образования».

Привлекали экскурсантов и обнажения черных глин на берегу Москвы-реки около Хорошева. Черные глины относились к тому периоду истории развития Земли, который характеризовался широким распространением наземной флоры и господством пресмыкающихся на суше и в море. В этот так называемый юрский период мезозойской эры, или, что то же, «эры средней жизни», в море размножались в неисчислимом количестве разнообразнейшие моллюски, аммониты и белемниты, новые формы двустворок, рифовых кораллов, ежей. В черных юрских глинах попадались раковины аммонитов, превращенных в сплошной колчедан, — один из наиболее вездесущих минералов, образующихся в самых разнообразных условиях. В процессе выветривания колчедана в нем появлялись кристаллики гипса. В некоторых местах эти образования были покрыты зеленым налетом железного купороса.

— Смотрите, смотрите! — восклицал Владимир Иванович Вернадский, царапая ногтем зеленый налет. — Это лишь временное образование. Первый дождь растворит соли, окислит железо, покроет прекрасную раковину аммонита буро-ржавыми пятнами.

Когда он, отложив камень, снимал очки, все в нем улыбалось: и лучистые морщинки около глаз и сами глаза. Как ребенок, он радовался каждому — новому наглядному примеру, показывающему, что минерал не есть что-то мертвое, постоянное и неизменное.

«Мы учились понимать, — с благодарностью вспоминал Ферсман эти живые уроки, — историю минерала: его образование из железного колчедана, его гибель в струйках воды, его превращение в новые соединения. Мы учились по-новому смотреть на окружающую нас природу, понимать, что каждый камень связан с природой тысячами нитей, которые тянулись не только к каплям дождя, не только к остаткам древних раковин, но и к современной жизни, к органическим растворам поверхности и к деятельности самого человека».

Слово «геохимия» в то время еще не произносилось, но, вдумываясь в законы химических превращений в Земле, юноши незаметно воспитывали в себе, по существу, геохимические воззрения.

Третье подмосковное месторождение, которое посещалось наиболее часто, находилось в Подольске. Здесь, в громадной каменоломне цементного завода, перед молодыми минералогами еще шире раскрывались картины химических процессов, непрерывно текущих в земной коре. В древних каменноугольных известняках шли процессы образования доломитов — минералов, сходных с известковым шпатом, но содержащих магний. Среди них тонкими прослоечками, как войлок, лежали пленки удивительного минерала, «похожего на тряпку», как его непочтительно определили студенты. Ферсман испытал радость встречи со старым знакомцем. Ведь это была та же самая «горная кожа», которую он в детстве таскал из крымских каменоломен!