Мой мир

Пчела-плотник Ксилокопа виолацеа. Эти громадные красивые насекомые постоянно гудели у наших крыш.

Именно долота: найдя очень старую и не очень прочную деревянную деталь постройки, пчела-плотник начинает делать гнездо. Выгрызая древесину с громким хрустом, она работает попеременно то левой, то правой «стамеской»; опилки же выбрасывает, захватив их обоими жвалами. Ход, диаметром с палец, сначала идет горизонтально, затем круто забирает вниз, и «шахта» эта глубиной сантиметров восемь-десять. Затем трудолюбивая плотничиха летит за пищей для личинок — пыльцой с цветков белых акаций и других цветущих деревьев; бывало, что иное одетое в белоснежный душистый наряд акациевое дерево издавало мощное, издалека слышимое, гудение. Это у его цветущих гроздьев вился добрый десяток громадных черно-фиолетовых насекомых; сейчас такой картины не увидишь: ксилокопам в панельных и каменных домах гнездиться негде, а старые и мертвые деревья тут же убирают. Одна (всего лишь!) ксилокопа попадалась мне под Новосибирском, на клеверном поле — доставала пыльцу, разрывая узкие венчики клеверных цветков; зато эти цветки — я их пометил — дали полновесные семена.

На пыльцово-медовый «хлебец» ксилокопа кладет яичко, и ячейку закрывает переборкой из опилок, скрепленных слюною. В конце работ в высверленном пчелою канале — несколько таких ячеек, а вход плотно заделан древесностружечной массой. Личинки развиваются самостоятельно: как у большинства одиночных пчел, мать никогда не видит своих детей, а молодые ксилокопы появятся на свет лишь через несколько месяцев.

Несмотря на характерную внешность, цветные этюды с ксилокоп получались у меня не очень выразительными. Тогда — это было в 1971 году — я взял лист железа, добела очистил его шкуркой; выпуклое тело пчелы выковал на мягкой подставке молотком, мелкие же детали отчеканил зубильцем. Затем натер изделие половинкой луковицы — так меня учил отец воронить сталь — и провел несколько раз над пламенем газовой плиты до получения сине-фиолетового отлива. На этот раз ксилокопа получилась именно такой, какой она осталась в воспоминаниях моего детства; это изображение вы видите на цветном снимке.

«Мемориальная доска» в честь ксилокоп: они ведь быстро вымирают. Кованный метал я подверг горячему воронению.

У меня в музее хранится еще один экспонат — большой кусок старого тополя, сплошь источенный ксилокопами. Правда, он не из Крыма, а из Тувы, но вид ксилокоп — тот же. По фотографии можно судить об объемах работ этих замечательных трудяг.

…А когда-то они гнездились в мертвой древесине в превеликом множестве.

…Гнезда ксилокоп в балках под самой крышей — это были еще не самые «верхние» обиталища живности нашего Двора. Кой-кто жил и выше, и вот как я об этом узнал.

Став повзрослее и научившись у отца мастерить, я сделал своими руками сначала неказистый, а затем вполне сносный микроскоп, которым успешно пользовался много лет. У микроскопа я просиживал дни напролет. Маленький его глазок-окуляр стал для меня заветным окошком в совершенно иной, таинственный мир — мир необыкновенных явлений, удивительных форм и красок. Через это окошко можно было следить за тонкостями чудесных превращений насекомых, разглядывать, как они устроены, и без конца убеждаться в том, что Природа, этот величайший, многогранный и смелый художник, не пожалела красок для отделки своих живых творений — насекомых.

Некоторые из моих самодельных увеличительных приборов. Тот, что справа, описан в журнале «Техника — молодежи!» № 1 за 1961 год. Несмотря на полное отсутствие стекол, давал увеличение до тысячи раз.

И не только насекомых. В кадке под водосточной трубой иногда подолгу застаивалась дождевая вода с крыши, и капелька ее, нанесенная на предметное стекло, открывала для меня тайны еще нескольких миров совсем уж малых существ — инфузорий, водорослей, бактерий. О них я расскажу как-нибудь после, а сейчас не могу не вспомнить об удивительных микроскопических обитателях крыши — да, да, обычных симферопольских черепичных крыш.

Впервые в микроскоп я увидел тихоходку — так зовут этих животных — в капельке воды из той кадки. Прочитал о тихоходках, и стало ясным, что в кадку ее смыло струёй воды с крыши. Оказалось: в сухую погоду по воздуху — практически везде — плавают крохотные комочки-пылинки ссохшихся тихоходок. Частички эти опускаются на землю, в море, в реки, ну и на нашу крышу. Обмоет ее дождем — комочки оказываются в железном желобе, висящем под крайними черепицами; а в нем, среди осколков извести, черепицы, камешков, песка выросли моховые зеленые подушечки. Это как раз то, что нужно тихоходкам: через считанные минуты они набухают, распрямляются, кладут яички — и вот уже по влажному мху и по мокрым песчинкам, неспешно переставляя ноги, шагают многочисленные тихоходочки.

В такой моховой подушечке наверняка живут тихоходки.

Странные это существа — даже по внешнему виду. Длинное валикообразное тельце вроде поросячьего, голова с красными, как рубины, глазками и острой мордочкой, короткие ножки с коготками, но ног не четыре, как у млекопитающих, и не шесть, как у насекомых, а… восемь. Туловище и ножки тихоходок перетяжками как бы разделены на членики, что должно роднить их с насекомыми, если бы не одно «но». Сухих тихоходок нагревали до +150 °C, охлаждали на много часов до -251 °C (близко к абсолютному нулю, то есть -273 °C), затем помещали в воду; через несколько минут живехонькие зверушки как ни в чем не бывало ковыляли на своих смешных ножках в поле зрения микроскопа. Подолгу их держали в чистом водороде и других совершенно непригодных для жизни газах — хоть бы что…

Спрашивается, зачем земному животному такой запас жизненной силы? Самые большие морозы на Земле не превышают минус 90 °C в Антарктиде, вода же — колыбель Жизни — не может быть горячее ста градусов, да на планете и крайне мало водоемов с кипящей водой.

И тогда почему бы не допустить такое: микроскопические комочки тихоходок, поднявшиеся с потоками воздуха в верхние, очень разреженные, прикосмические слои атмосферы, оказываются во власти того самого явления, которое называется солнечным ветром — именно он «срывает» мелкие частицы с кометных ядер и «отдувает» их в многомиллионокилометровый кометный хвост. Есть и у нашей Земли противосолнечный газовый хвост, открытый советским астрономом И. С. Астаповичем. Так почему бы в этом земном хвосте не быть какому-то количеству микроскопических комочков тихоходок?

Отталкиваемые светилом все дальше и дальше, они покинут окрестности Земли, улетят к другим звездным мирам; пройдут миллионы, миллиарды лет, и крохотная, но живая пылинка, одна из великого их множества, достигнет планеты, похожей на нашу, но еще не имеющую живых существ; опустится там в лужицу, и…

И не от таких ли существ, наподобие сверхживучих крошек-тихоходок, пошла Жизнь на нашей планете, занесенная сюда четыре миллиарда лет назад из неведомых далей Космоса?

Вот какие удивительные «микрозверушки» водились на старой черепичной крыше нашего дома номер 14 по Фабричному спуску города Симферополя, скопляясь-размножаясь во мху и песке, в старых железных желобах, откуда я их добывал в великом множестве…

В поле зрения микроскопа — таинственные существа тихоходки — маленькие друзья моего детства…

Вообще я рос стеснительным мальчиком. Но захватившая всего меня страсть к Живому привела меня — самого, без матери! — на кафедру зоологии крымского пединститута (сейчас — университет), где в моем полном распоряжении были и цейсовские золоченые микроскопы, и книги-определители, и коллекции насекомых, и специальные «запущенные» аквариумы с инфузориями и водорослями, а заведующий кафедрой, высокий лысый дядечка — профессор В. М. Боровский, проходя мимо меня, уткнувшегося в микроскоп или книгу, поощрительно похлопывал меня по плечу. Зачастил я и на Крымскую станцию защиты растений, главный энтомолог которой — Е. А. Херсонская хвалила мои рисунки насекомых и водила в сады развешивать пакетики с трихограммой — крошечными наездничками, истребляющими яйца бабочек-плодожорок. На шелковой фабрике очень благожелательные тетеньки в белых халатах дарили мне белые коконы с живыми куколками и большущие коконищи охристо-желтоватого цвета. Из маленьких коконов у меня дома вылуплялись небольшие белые бабочки шелкопряды, а из больших — ширококрылые бабочки-сатурнии кремового цвета; в середине каждого крыла был для чего-то стеклянно-прозрачный глазочек, окруженный красивой круглой каемкой. Из коконов этих бабочек, которые называются большой дубовый (или китайский) шелкопряд, вырабатывали чесучу — прочнейший шелк, который шел для изготовления парашютов. Было странно, что такие великолепные большекрылые сильные насекомые совсем не умели или не хотели летать и, даже подброшенные, грузно падали на пол. Сейчас их разводить перестали: кокон трудно разматывается, да и искусственных шелков напридумывали много. А жаль! Какой интересный познавательный материал для тех же станций юннатов дали бы эти крупные, смирные и красивые бабочки.