А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников

— Смотрите, смотрите, они убили Александра! Еще двое лишились жизни прежде, чем мы успели укрыться в большую гостиную, занимавшую середину помещения; но в ней мы были совершенно на виду из той комнаты, которую мы оставили, так же как и в широкое окно, поэтому не было никакой возможности там долго оставаться. Отсюда, переходя из одной комнаты в другую, я мог бы смешаться с толпой, как это сделал Ага–Могаммед–Али, доверенное лицо принца Аббаса–Мирзы, так как иного пути к спасению не было.

Как сейчас вижу я ужас, напечатленный на лицах всех присутствовавших. У иных, казалось, все чувства были парализованы, другие пребывали в ужасном отчаянии, некоторые, вместе с казаками, пытались мужественно защищаться. Посланник, скрестив на груди руки, медленно прохаживался взад и вперед, от времени до времени пропуская руку в волосы; лоб его был окровавлен от удара камнем, пришедшимся в правую сторону головы. Он подошел ко мне и произнес с выражением, которое я и сейчас еще не забыл:

— Они хотят нас убить, мирза, они хотят нас убить!

Я мог отвечать ему лишь утвердительно. Последние слова, внятно дошедшие до моего слуха, были:

— Фет–Али–шах! Фет–Али–шах! jenfoudre, jenfoudre [Эти слова так написаны в персидском тексте; непереводимо.], — или что–то в этом роде.

Я на всю жизнь сохраню воспоминание, смешанное с восхищением, о бесстрашном поведении и геройской смерти медика. Он с самого начала всячески старался ободрить товарищей, умоляя их сражаться до последнего вздоха. Наконец он убедился, что не было никаких надежд к спасению; не имея при себе никакого другого оружия, кроле небольшой европейской сабли, он храбро перебежал двор, угрожая ворвавшимся туда, которые на мгновение отступили, кроме одного молодого человека, с которым он обменялся несколькими сабельными ударами. Пока он размахивал оружием, защищая голову, противник отрубил ему левую руку, которая упала на землю. Движимый той же отчаянной отвагой, он, невзирая на это страшное ранение, вернулся в комнату, сорвал с двери драпировку, обернул ею изувеченную руку и потом, не слушая наших уговоров, выпрыгнул в окно и скоро погиб, сраженный многочисленными врагами и сбитый с ног пущенными в него со стен камнями.

Еще до выхода нашего из гостиной и раньше, чем мы надумали пробраться в самые отдаленные покои, мы потеряли еще четырех или пятерых. Эта часть дома была отделена крепкой перегородкой, за нею могли найти убежище те, кто был еще в силах идти или ползти. Мирза–Селлиман и Мирза–Нарриман были убиты, ые успев добраться до этого последнего приюта, где нас уже осаждали через окна и двери. Почти все казаки были уже перебиты. Двое из передовых осаждавших, вооруженные саблями и кинжалами, пытались было проникнуть в нашу засаду, но обнаружили нерешимость, как будто остановившись перед нашим отчаянием. Я бросился из комнаты и последовал, размахивая саблей, непосредственно за ними, так что когда они стали отступать, я мог замешаться в толпу передовых сражающихся, которые приняли меня за своего. Тщетно старался я пробраться во двор; не было никакой возможности протиснуться сквозь толпу, и меня отбросили назад, в комнату, где я увидел 17 тел моих товарищей, вытянутых на полу. Левая сторона груди посланника была насквозь проткнута саблей, и мне показали борца, состоявшего в услужении у одного из жителей Тегерана, человека атлетического телосложения и огромной силы, который якобы нанес ему этот удар. У ног Грибоедова испускал последние вздохи казачий урядник, который с примерным самоотвержением до последней минуты защищал его своим телом.

Изнемогающий от усталости, страха и ужаса перед зрелищем, которого я был свидетелем, избитый каменьями, я должен был сделать сверхъестественное усилие, чтобы не упасть. Казалось, все фурии ада сорвались с цепей, чтобы увлечь за собой всю чернь Тегерана на противоестественную жестокость. Не довольствуясь тем, что они погубили столько беззащитных жертв и обагрили руки в крови невинных, эти изверги предались самому неистовому грабежу. Они раздели мертвых донага и повлекли их на середину двора, где, выставив тела на ужасное поругание, громоздили из них отвратительные пирамиды, обагренные потоками крови, лившейся из ран. Перо мое отказывается описывать эти ужасы. Боже мой, да не разразится гнев твой над нами за это чудовищное дело!

Уже было за полдень, когда мне удалось добраться до моего помещения. Слуга мой уверил всех, что оно было занято только магометанами, и потому туда никто не вошел, и оно послужило убежищем Мальцеву, первому секретарю посольства. Занимаемые им комнаты находились довольно далеко от помещения Грибоедова, и, когда дом был осажден, он не мог уже присоединиться к своим соотечественникам. С помощью денег и обещаний ему удалось уговорить нескольких феррашей и небольшой отряд пехоты, укрывшейся в нашем квартале, взять его под свое покровительство. Когда мятеж несколько утих, мы послали уведомить шаха, что Мальцов один спасся от этой ужасной бойни. Он выслал нам роту пехотинцев, чтобы не допустить новых беспорядков, а с наступлением ночи Мальцов, переодевшись в персидский мундир и смещавшись с солдатами, явился во дворец его величества.

План истребления был выполнен настолько хорошо, что народ ворвался даже в передний двор британского посольства и вырезал семь или восемь человек русских, проживающих при конюшнях, после чего завладел всеми лошадьми, принадлежавшими посланнику [13].

При начале возмущения, по приказанию шаха, были сделаны попытки остановить беспорядки. Мирза–Могаммед–Али–хан со своими слугами спешно прибыл к месту действия в ту самую минуту, когда осаждавшие овладели Мирзой–Якубом. Несмотря на все его добрые намерения, усилия его ограничились некоторыми мерами предосторожности, к несчастию, неудовлетворительными, а также уговорами и убеждениями, обращенными к людям, глухим к голосу рассудка. Мессахчи–баши и многие другие придворные офицеры тщетно старались содействовать ему: явились даже принцы Али–шах и Имам–Верди–Мирза, сопровождаемые всеми, кого они только могли собрать, но бесчисленное множество осаждающих не дозволило им приблизиться к атакуемому дому. Вместо того чтобы принести какую–нибудь пользу посольству, они должны были заботиться о собственной безопасности и даже подверглись сами оскорблениям и угрозам.

— Пойди, — кричали Али–шаху, — уступи своих жен русским, это вполне достойно твоей длинной бороды, которую ты так заботливо купаешь в розовой воде! Разве твой брат Аббас–Мирза не продался душой и телом царю? Убирайся вон, говрам санг, не то мы изрубим вас в куски!

Принцы были вынуждены вернуться в свои дворцы, защищенные, по счастию, значительными отрядами пехоты и входы в которые были тщательно заперты, чтобы мятежники не могли в них проникнуть.

Впоследствии я узнал от моих слуг, что изуродованный труп Мирзы–Якуба таскали по всему городу и бросили, наконец, в глубокую канаву. Так же поступили и с другим трупом, который сочли за труп Грибоедова. Привязав к ногам его веревку, злодеи поволокли его по главным улицам и базарам Тегерана с криками:

— Дорогу, дорогу русскому посланнику, который отправляется к шаху! Вставайте в знак почтения, кланяйтесь ему по франкскому обычаю, обнажая голову!

Протаскав труп таким образом долгое время, его выставили посреди улицы, ведущей к главным воротам крепости. С наступлением вечера, когда все успокоились, он был перенесен, по распоряжению принца-губернатора, в дом Могаммед–хана.

Ночь прошла спокойно, а на следующий день на ферраша-баши Керим–хана было возложено предание трупов земле. Из русского посольства погибло 44 человека. После некоторых поисков перед окном помещения, занимаемого Грибоедовым, в груде трупов нашли и его тело; я заметил с большим удовлетворением, что оно не подверглось осквернению. Последний долг печальным его останкам был отдан духовенством армянской церкви, где было выставлено его тело, а прочих несчастных его товарищей похоронили в глубоком рву за стенами города.

Говорят, что осаждавшие потеряли 26 или 27 человек ранеными и убитыми. Потери их были бы не в пример значительнее, если бы посольство приняло меры к защите и если бы вся свита Грибоедова была в сборе; может быть, мятежники были бы даже опрокинуты. Но кто может избежать своей судьбы?