Один в бескрайнем небе

Сказались многие часы тренировки, и моя рука автоматически ударяет по тумблеру стабилизатора для перевода самолета в режим снижения. С ликованием я чувствую ту силу, которая переводит самолет с набора на снижение при перегрузке 0,5. Даже без работающего ЖРД самолет все еще мог бы набирать высоту по инерции. В следующий раз я использую эту энергию для достижения большей высоты. За время полета по кривой траектории самолет набирает еще больше тысячи метров высоты. Стрелка высотомера прекращает свое равномерное вращение и вяло колеблется около цифры 24 400 метров. На такой большой высоте прибор едва действует.

Двадцать четыре тысячи четыреста метров. Снаружи ослепительно яркий свет; контраст темных теней в кабине резок и необычен. В нижней части кабины так темно, что я не могу прочесть показания приборов, установленных на доске внизу. Шкалы же приборов, находящихся в верхней части, ярко освещены. Кажется, что отражение отсутствует; все делится только на черное и белое, видимое или невидимое. Полутонов нет. Здесь чистый, незапятнанный мир.

Самолет бесшумно переходит в горизонтальный полет. Даю правый крен и через маленькие боковые стекла вижу землю, на которой незаметно никаких следов цивилизации, — это просто обширная рельефная карта с горами из папье-маше и зеркальными озерами и морями. Пустыня отсюда совсем не такая, какой я видел ее в течение двух лет; это бледно-коричневая дыра, окаймленная карликовыми горами, переходящими в другие карликовые цепи, тянущиеся до Калифорнийского залива и Мексики. Берег резко очерчен, четко выделяются маленькие заливы и небольшие бухты, видна кружевная кромка больших коричневых кусков земли, которые растворяются в серой дымке, и мерцание озер, приютившихся в горах; затем снова коричневые и серые тона и, наконец, темно-голубая громада Тихого океана. Словно на глобусе в планетарии, земля закругляется к югу…

Все так, словно я являюсь единственным живым существом, связанным с этой совершенно чужой и необитаемой планетой, лежащей ниже меня на двадцать четыре километра. Несущий меня самолет и я — одиноки в бескрайнем небе.

Там, внизу, находится мир, и я должен его снова посетить, мне предстоит возвратиться туда, на аэродром, который сейчас кажется едва заметной точкой на этом глобусе подо мной. Единственный способ возвращения с трамплина, на котором я нахожусь, — это руководствоваться памятью и действовать автоматически. И это — вознаграждение за мою предполетную подготовку, за тренировку, за заучивание наизусть всех действий. Теперь я уверен, что без этой закалки я не смог бы быстро прийти в себя от того исключительно радостного настроения, которое охватило меня.

Действуя автоматически, я начинаю разворот. Снижаясь, я медленно возвращаюсь к тому, что знал прежде. Опять я слышу в шлеме шум собственного дыхания, и мир, лежащий подо мной, постепенно проникает в мое сознание. На высоте 4500 метров этот мир становится привычно знакомым. Я снимаю лицевой щиток и глубоко дышу. Я опять жив, я снова вернулся во время и пространство.

Глава XXIII

За крутым подъемом самолета «Скайрокет» в область разреженного воздуха, куда никто с земли еще не отваживался вторгаться, следила радиолокационная станция НАКА. Когда я в седьмой раз доставил на высохшее дно озера пустой «Скайрокет» с остановленным двигателем, Ал Кардер уже достаточно хорошо представлял себе, где побывал самолет. Официальная запись будет получена после полудня из фотолаборатории, но радиолокаторы уже показали довольно точные данные.

Кардер первый приветствовал меня. Он ухмылялся и сделал то, чего еще ни разу не делал в течение двух лет моих полетов на его машине. Он сердечно протянул мне руку и произнес краткую речь.

— Поздравляю, Билл. — Он был очень доволен. — Спасибо тебе, мне не придется краснеть, если в ангар заглянет начальство. Я могу сказать, что этот самолет достиг скорости, соответствующей М = 1,88, и высоты порядка 24 400 метров. Пройдет много, много времени, прежде чем какой-либо другой самолет превысит эти результаты!

Остальные члены бригады счастливо улыбались. По их спокойным лицам было видно, что они испытывали облегчение, которое обычно наступает после многих месяцев работы и напряжения.

Я отвернулся от инженеров, чтобы посмотреть, как по озеру буксируют безжизненный «Скайрокет». Малыш, я опять победил тебя! Я чувствовал большое облегчение — облегчение, которое заставит меня спать целые сутки. С моих плеч свалилась такая тяжесть! Мы не сможем намного превысить скорость и высоту, достигнутые за минувшую неделю, на сколько полетов мы ни договорились бы еще с ВМС. Ответственное задание было выполнено.

Там, в ангаре, у громкоговорителя, механики, слушавшие радиообмен в полете, тоже гордились своей машиной. Эдди Эйерс первый сказал мне:

— Эй, Бридж, ты этого давно добивался… Мне думается, что сегодня ты действительно достиг желаемого. Поздравляю.

Один за другим члены наземного экипажа подходили ко мне.

На этом все кончилось. День проходил своим чередом, пока мы ожидали пленку. К трем часам были получены результаты — 24 078 метров. Это было примерно то, на что мы рассчитывали. Я чувствовал себя уставшим, как никогда раньше, но после получения официального сообщения, все же уехал из пустыни к себе домой в Хермосу. Три часа спустя я позвонил девушке, которой так хотелось услышать мой голос, а потом, не пообедав, завалился спать. На следующий день я проснулся только в восемь часов утра.

Наступила суббота. Это был один из превосходных калифорнийских дней с ровным прохладным бризом, дующим с моря. Теплым утром на пляже лежали невероятно красивые загорелые девушки и парни. И высоко стоявшее солнце, и бодрящий морской бриз ласкали и успокаивали меня. Пустыня, «Скайрокет» и важные экспериментальные полеты в будущее, казалось, ушли куда-то далеко-далеко.

Петти Годсейв, девушка с нежным тихим голосом, погрузила в песок локоть и подперла голову рукой:

— Билл, сегодня ты кажешься чертовски усталым. Что произошло?

Я хотел рассказать всем о своих достижениях, но результат вчерашнего полета был засекречен. Пройдет год, прежде чем будут объявлены фактически достигнутые скорость и высота.

— Возможно, я просто немного устал.

Наверное, сказывалось напряжение последних шести месяцев.

— В течение двух лет мы кое над чем работали, и вчера, мне думается, достигли нужных результатов.

Этот уикэнд был тайным празднованием успеха.

В понедельник утром я остановился в Санта-Монике, в конторе фирмы, чтобы узнать, нет ли попутного самолета на базу Эдвардс.

Было около десяти часов. Боб Браш первый увидел меня.

— Хорошо, что ты приехал сегодня.

— О, я думал, что будет лучше, если я покажусь здесь, чтобы помочь Дону-младшему. По правде сказать, я был в ангаре с семи утра.

Это замечание послужило началом обычного добродушного подшучивания, к которому присоединились все остальные. В ожидании полетов летчики всегда старались убить время занятиями или подшучиванием друг над другом.

Когда все успокоились, я пошел к своему столу и связался по телефону с летно-испытательным центром. Кардер сообщил мне новость:

— Мы получили сегодня утром телеграмму, Билл. ВМС приказали нам передать самолет.

— Значит, все кончено?

— Вовсе нет. Это будет зависеть от того, что решит Санта-Моника.

Джонни Мартина не было в кабинете. Последнее слово оставалось за ним. Дожидаясь прихода главного летчика-испытателя, я успел просмотреть целую кучу писем. С удивлением я обнаружил два письма, написанные мне девушками, которых я никогда не видел. Одно было из Германии, другое из Виргинии. В других письмах юные любители космических путешествий просили меня прислать им фотографии. Я был смущен и в то же время доволен.

После того как все засели за финансовые расчеты и полетные отчеты, Боб Браш подошел к моему столу и пожал мне руку.

— Программа испытаний была чертовски длинной и опасной, и она закончилась так, как нам хотелось. Ты проделал большую работу, Билл.