Диана де Пуатье

Однако вечером 4 июля у короля внезапно поднялась высокая температура, сопровождаемая сильнейшими болями. В голове начался абсцесс, положение было безнадежно. Королю становилось все хуже и хуже. Все лицо распухло. Все же у Генриха еще хватило сил продиктовать своему сыну дофину письмо к послу в Брюсселе, дабы тот просил у Филиппа II покровительства для Франции и наследника престола. После этого он окончательно потерял зрение. Потом лишился дара речи. Началась агония ^[568].

Вечером 8 июля во дворец герцогини де Валентинуа явился офицер. От имени королевы он требовал вернуть драгоценности Короны, отданные Генрихом своей фаворитке…

«Как? Король умер?» — спросила Диана.

«Нет, мадам, но это не замедлит произойти с минуты на минуту».

«Ну, так пока в нем остается жизни хоть на вершок, я хочу, чтобы мои недруги знали: я их нисколько не боюсь и не стану покоряться до его последнего вздоха. Отвага моя еще не сломлена. Но когда он умрет, мне и самой более не захочется жить, так что любые гонения будут сладостны по сравнению с моей потерей. Таким образом, жив мой король или мертв, враги мне не страшны» ^[569].

На заре в воскресенье 9 июля умирающего соборовали. Потом к нему привели дофина, и король в знак благословения сжал руки сына. Подросток потерял сознание. В Париже ко всем святыням столицы тянулись нескончаемые процессии. Наконец вечером врачи дали королю обезболивающее — они решились сделать ему трепанацию черепа, а пока заново перевязали голову. Рана, утром еще сухая, вновь наполнилась гноем. Генрих вроде бы испытал облегчение и вновь обрел дар речи. Но тело его обильно потело, и медики заявили, что это «смертный пот», а потому дальнейшие попытки бесполезны.

Ночью в спешке провели церемонию бракосочетания герцога Савойского и принцессы Маргариты Французской. Произошло это в апартаментах Елизаветы де Валуа, новой королевы Испанской.

10 июля в час пополудни король Генрих II испустил дух, к огромной скорби всех, кто в эти десять дней следил за его отважной битвой со смертью ^[570]. К этому времени королю исполнилось сорок лет четыре месяца и десять дней. Правил он 12 лет 3 месяца и 11 дней. С полным основанием можно сказать, что Диана царствовала вместе с ним.

Не строя никаких иллюзий насчет будущего, герцогиня, на сей раз добровольно, отослала драгоценности Короны вместе с собственноручно составленным ею подробным их перечнем. Одновременно она просила у королевы прощения за все обиды. Предлагала свое имущество и жизнь. Передача драгоценностей после смерти суверена была традиционной: так, после кончины Франциска I герцогиня д’Этамп и королева Элеонора вернули то, чем временно владели при его жизни, а теперь сама Екатерина и Мария Стюарт внесли в королевскую казну имевшиеся у них драгоценности: право вновь отдать их в чьи бы то ни было руки принадлежало новому королю. Стало быть, жест Дианы вовсе не был знаком капитуляции. По сообщению посла Альваротто, королева просто велела передать герцогине, что впредь не желает более ее видеть, и посоветовала мирно довольствоваться благами, дарованными покойным монархом ^[571].

Неизвестно, кто доставил это сообщение Диане. Вполне вероятно, это был один из Гизов, и скорее всего — кардинал Лотарингский. И в самом деле, несмотря на искреннюю и глубокую скорбь, королева Екатерина вовсе не затворилась в затянутой трауром спальне, как полагалось по этикету, а немедленно переехала в Лувр вместе с новыми суверенами и Гизами. Коннетабль, будучи великим мажордомом, вынужденный сидеть у останков Генриха II, волей-неволей остался во дворце де Турнель.

Герцог Гиз тотчас занял апартаменты герцогини де Валентинуа, расположенные рядом с королевскими, а его брат кардинал — комнаты Монморанси.

Франциск II, испытывавший к матери любовь, страх и уважение, предложил ей власть. Однако Екатерина мудро предпочла действовать исподволь, выставив на первый план Гизов. Таким образом она вынуждала дядей Марии Стюарт делиться с ней властью, распоряжаться которой те рассчитывали в любом случае. Герцог Гиз получил под командование войска, а кардинал Лотарингский — прерогативы премьер-министра. Что до коннетабля, Франциск II дал ему «освобождение от трудов и обязанностей придворного», и Монморанси вернулся в Шантийи. Бертрану, Хранителю Печатей, пришлось уступить место канцлеру Оливье. Д’Авансон покинул пост сюринтенданта финансов ^[572].

Судьба Дианы оставалась неопределенной. Герцог д’Омаль попытался было растрогать братьев и вступиться за свою тещу, но «кардинал Лотарингский гордо ответствовал ему, что тот должен радоваться, обеспечив путем неравного брака великие богатства и завидное положение на несколько лет, однако ныне тот же союз делает его одиозной фигурой и покрывает позором, а потому в интересах достославного Дома Гизов — мало-помалу стереть из памяти людской сие постыдное воспоминание, удалив герцогиню от двора. Д’Омалю следовало бы понимать, что удерживать ее тут невозможно, не оскорбляя тем самым королеву-мать, а именно ее-то и надлежит ограждать от подобных и иных неприятностей. В общем, д’Омаль обязан сохранить и достойными деяниями упрочить положение, которым, к стыду своему, был обязан официальной фаворитке последнего царствования ^[573]…».

Таким образом, в тот момент единственной санкцией против Дианы было запрещение появляться при дворе, относившееся также к ее дочери, герцогине де Буйон. При этом мадам де Валентинуа никто не изгонял из Парижа, и она могла попрощаться с царственным любовником из окна собственного особняка.

Она наблюдала 13 августа за шествием похоронной процессии через всю столицу в сторону Сен-Дени. На парадном ложе несли изображение ее возлюбленного, высеченное Франсуа Клуэ. Скульптор весьма точно воспроизвел черты лица покойного. Одежды короля и убранство кареты были выдержаны не в белом и черном — цветах Дианы, а лиловом, ибо таков цвет королевского траура. Однако среди цветов лилии кое-где мерцали еще «Н» со скрещенными полумесяцами, образующими двойное «D».

Никогда не подумала бы герцогиня, что столь трагически дорого заплатит за мир, который должен был стать ее триумфом.

Отличаясь практическим складом ума, Диана никак не ожидала, что обычный турнирный поединок может закончиться смертельным исходом. Ни она, ни королева Екатерина, при всей склонности последней к астрологии и толкованию снов, сначала даже не заметили аллюзии в 35-м четверостишии первой «Центурии» Нострадамуса, фигурировавшей в издании его «Пророчеств», подаренном в 1555 году Генриху II:

Отправляясь в ссылку, Диане оставалось лишь оплакивать свою судьбу: она потеряла мужчину, давшего ей гораздо больше, чем корону, — власть, право влиять на политику, людей и искусство. Но и после его смерти герцогиня намеревалась посвятить себя культу воспетого дю Белле полубога, возлюбленного сына Марса и Венеры, чьей высочайшей жрицей она была: