Дневник 1984-96 годов

20 мая, четверг. Ночью болели ноги. Находился вчера. Вечером устроил себе длинную неспешную прогулку. Хотел "подумать" для новой повести, но думал о чем-то легкомысленном, легком, своем. Несколько раз заходил в магазинчики, листал журналы. На улицах легко, весело, много народу, в барах иногда пусто. Но попадались нищие.

Днем ездили в Музей Джойса, туда на автобусе, возвращались на электричке, вдоль моря по каменистому, при отливе в старых водорослях, песчаному берегу.

Башня Джойса — здесь есть какая-то история: сами эти башни для тяжелой морской артиллерии, сделанные на случай высадки армии и флота Наполеона. Есть какая-то тайна в приглашении сюда 22-летнего Джемса, в его недолгом пребывании, в бегстве. Внизу музей с немногими предметами, еще не ставшими по-настоящему музейными. Испытываю священный трепет — будто бы возникает новая религия. Второй этаж: металлическая кровать, гамак, стол, камин, печка металлическая, полка с предметами. Стол с неубранными бутылками пива — первая страница "Улисса".

Надписи, "впаянные" в асфальт центральных улиц: страницы из великой книги "Улисс".

21 мая, пятница. Вчера большое путешествие на автобусе. Весь день мне плохо, поэтому, может, я и не оценил. В общем, перед глазами как бы две фотографии: одна — снятая с вертолета, круги на траве и холм. Вторая — холм с ходом внутрь. Внутри поваленное, из грубых камней, святилище: некая беседка наоборот — но все это много древнее, чем пирамиды. 80 лет три поколения людей складывали камни, чтобы похоронить здесь пятерых. Наконец-то я увидел настоящие рыцарские замки. Теперь Квентин Дорвард выезжает у меня не просто из обычных ворот.

Записал еще надписи из путешествия Улисса — напротив кафе Харрисона. Это в записной книжке.

22 мая, суббота. Сегодня утром уезжали. Вчера в 11.00 были в Тринити-колледже, на русской кафедре. Джон, Сара Смит и некто Дима, наш советский еврей с грузинской фамилией — дело русских писателей в Ирландии.

В обед ездили в Линг — старинное, в часе езды, аббатство. Церкви и строения XI-ХII веков. "Кухня Кэвала". Больше всего поразили надгробия — негде ступить ногой, везде покойник. Башня, как карандаш, из которой викинги выкуривали монахов с их золотом и серебром, как пчел.

Вечером были в обществе ирландско-русской дружбы. Старуха-президент. Вопросы, выдающие заинтересованность. Собирают деньги у входа. Было хорошо дружить, когда финансировали из Москвы. Ныне остались только верные.

28 мая, пятница. Пишу дневник в паузах — вагон качает. Как же не хотелось мне ехать в Крым! Татьяна Серг. Земскова уговорила: "Книжный двор" выехал вчера, я догоняю их сегодня. Суточная пауза на размышление. Сумасшедшая неделя с хозяйством, изгнанием из общежития монголов, избивших Виталика Амутных, выборами меня в профессоры (из 26 — 25 за, один испорченный бюллетень), пьянкой, проводами утром (к открытию метро) В.С. в Сочи на "Кинотавр", утренними указаниями и т.п. Крым — Волошин, Чехов, Пушкин… Приготовил для чтения в поезде книги — и забыл.

30 мая, воскресенье. Симферополь. Встретила на вокзале Лариса Жарова.

Сняли чудесный сюжет, связанный с Пушкиным. Константин Константинович, бывший наш выпускник (семинар Скорино), занимается Пушкиным, делает открытия. Жуткая квартира в пятиэтажке, огромное количество спальных мест, диванов, кроватей, и в этих условиях работает и пишет. Боже мой, терпеливый народ, и его стремление жить настоящей жизнью! Чувство стыда за свою сытость, благополучие, обед в "деловом клубе".

Вечером вместе с Л.И. Бородиным участвовали в разговоре о Крыме. Проскочила мысль — без крови его теперь обратно в Россию не вернешь. И такая тенденция есть.

"Книжный двор" приехал вместе с десантом юмористов. М. Жванецкий, К. Новикова, прочие.

31 мая, понедельник. Бегал утром 20 минут по чудесной набережной реки. Прямо от гостиницы вдоль речки, по тропинке, среди свежей травы, птицы поют, солнце еще не жаркое.

Вчера ездили в Ялту. Снимали дом Чехова, в саду, короткий разговор. Классику, конечно, досталось, его размазывание, его деструктивное отношение к государству, его иудофилия — все это живет и процветает в сегодняшнем недоумочном сознании, все это аргументация сегодня. Татьяна Сергеевна передала разговор с Евг. Весником. "Есин, мой сосед по гаражу, чудесный парень". Лицо меняется: "Впрочем, я прочел, что он перешел в оппозицию". Демократия маски.

Я не ожидал, что так быстро увижу Ялту. Как хорошо! Два города в России я страстно люблю: Ленинград и Ялту.

Не пишется, не читается. Не могу сосредоточиться. Но постепенно выходит на глаза юмористическая тусовка. За столом Жванецкий с любопытством на меня поглядывает. Вчера вечером во время ужина — концерты идут здесь же, в Доме профсоюзов, где нас кормили — я заглянул вместе с Бородиным в зрительный зал. Над сценой шаржированные портреты участников: одна и та же линия губ, разрез глаз. Сегодня во время завтрака спросил о впечатлениях Витю, тоненького, будто лезвие, паренька-официанта. Он в восторге, как человек, впервые присоединившийся к искусству. Упал уровень первоначального знания. С Бородиным мы вспоминали, что раньше ходили в театр, почистив обувь и нагладив пиджаки.

5 июня, суббота. Полдень. Лежу на даче, на втором этаже, гляжу в теплые, со временем вобравшие в себя желтизну и сочность доски потолка — совершенно счастлив и физически успокоен и ублаготворен. Выехал из Москвы 2-го.

Несколько дней не писал: отвратительные последние дни в Ялте, сутки в поезде с длинными разговорами, небольшой пьянкой.

Что было перед этим? Поездка в Коктебель. Иная география, суровая красота холодного моря. Дом Волошина, его мастерская, какая-то тайна его жизни. Снимаем в "Башне", я сижу на ступеньках, у топчанчика, где сидел Мандельштам. И самое поразительное: ощущение чуда рождения великого стихотворения: "Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей дочел до половины".

После переезда из Симферополя жили в Мисхоре, в санатории "Красное знамя". Путевки для украинцев — 240 тыс. рублей, для тех, кто из России, — 360 тыс. рублей. Этим все сказано. Русский город. Как я сказал в камеру — заповедник русской литературы.

Был в среду на концерте: всерьез воспринимаются публикой и Клара Новикова, и Жванецкий с его национальной темой и юмором ниже пояса.

В поезде читал Волынского, сейчас Миллера. Делаю выписки. Книга выписок может получиться.

6 июня, воскресенье. На даче все посадил. "Расщепленная" повесть появляется. Пора брать машинку и писать.

7 июня, понедельник. В 14.00 день памяти А.С. Пушкина. Очень интересно говорил М.П. Еремин. С чувством, тихим голосом, о православии Пушкина.

8 июня, вторник. Утром встал в пять. Написал речь для конгресса "Защита книги" в Колонном зале.

В комнате президиума столкнулся с Ананьевым и Баклановым. Площадку я не уступил. Как будто их нет. Увидел старую, раздавшуюся спину Бакланова — стало его жалко. Кажется, он устал сам от себя. Вечером был прием. Как же быстро разграбили осетра!

СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

"Не так давно в Колонном зале бывшего Дворянского собрания и бывшего Дома союзов в Москве проходил Конгресс в защиту книги. Ждали кого-нибудь из 15 зампредов Кабинета министров. Приехал один Федотов, тогдашний министр печати.

Господа! Есть ли, на первый взгляд, что-либо более бессмысленное, чем наш с вами конгресс? Его причина очевидна — привлечь внимание общественности к бедственному положению отечественного книгоиздания. Ax, как хорошо знает об этом общественность, на своей шее испытавшая эту самую бедственность! Его цель — побудить государственные институты к выработке и проведению политики поддержки книжного дела в стране. Но что же здесь побуждать, когда до очевидности известна формула о том, что основа любой государственности, жизнеспособности и расцвета, фундамент просвещенной и цивилизованной жизни — в книге, в той духовной ауре, которая поднимается и мерцает над печатной страницей. В этом смысле книга материальна и действенна более, чем прокатный стан и баллистическая ракета. И хотя существует мнение Генри Миллера, что в вопросах культуры точка зрения консьержки и министра смыкаются, полагаю, то, что происходит у нас в области книгоиздательства, распространения и пропаганды книги, есть некий другой феномен. Я бы назвал его государственным комплексом самоуничтожения, государственным садомазохизмом, ибо, с одной стороны, одряхление культурно-духовных навыков, связанных с книгой, ведет к государственному суициду, а с другой — причиняет мучения в этой дьявольской игре с книгой своим гражданам, ибо каждый из них читатель.