Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Правые партии все вместе составляли в рейхстаге шестьдесят процентов голосов, из которых одни национал-социалисты имели почти пятьдесят процентов. Поэтому рейхстаг мог вполне претворять в жизнь идеи кабинета. Большинства в две трети всех голосов требовали только решения с целью внесения конституционных изменений. Нежелательные конституционные изменения не могли быть проведены одной Национал-социалистической партией. Правые депутаты, не входившие в Национал-социалистическую партию, и депутаты умеренных партий были в состоянии заставить уважать конституционные нормы. Почему в этих обстоятельствах был введен благоприятствующий акт от 23 марта 1933 года, который дал правительству полномочия производить конституционные изменения, было и осталось тайной. Рейхстаг сдал свои контролирующие полномочия без всякой нужды, создав таким образом легальную основу для практически всех мер, к которым Гитлер прибегал впоследствии вопреки бывшей конституции.

Я присутствовал на этой сессии рейхстага как зритель и наблюдал с нарастающим разочарованием, как умеренные пренебрегали собственными шансами. Именно благодаря этому закону Гитлер установил диктатуру. Среди этих депутатов имелось порядочное число людей, которые по любопытному совпадению сегодня занимают ведущие политические позиции в Федеративной Республике Германии и которые превозносят парламентскую демократию как альфу и омегу германской конституции.

В последующие месяцы я был вынужден с сожалением наблюдать, как центристские партии доводили свое самоистязание до степени самоубийства. Умеренные партии распадались одна за другой. Депутаты рейхстага, избранные народом для выражения интересов народа, пренебрегли обещаниями, которые давали избирателям. По собственной воле они отказались от власти и влияния без всякого уведомления тех же самых избирателей. Демократия сама вырыла себе могилу.

Глава 40

Визит к Рузвельту

Мировой экономический кризис обуздали. Упадок международной валютной и кредитной системы продолжался еще почти три с половиной года, а в Соединенных Штатах новая администрация Демократической партии, находившаяся у власти с марта 1933 года, добивалась проведения Международной экономической конференции, которая должна была выработать решение, способное распутать мировой экономический клубок. Союзные державы договорились провести конференцию в Лондоне. Она проходила в июне — июле 1933 года и собрала представителей более шестидесяти стран со всего света.

В рамках подготовки Международной экономической конференции Рамсей Макдональд прежде всего отправился весной 1933 года из Великобритании в Нью-Йорк для бесед с новым президентом Франклином Делано Рузвельтом.

Незадолго до прибытия Макдональда в Нью-Йорк Рузвельт удивил мир девальвацией доллара на сорок процентов — в той же пропорции, в какой Великобритания девальвировала фунт стерлингов в сентябре 1931 года. Причины, побудившие Рузвельта предпринять этот шаг, были не те же, что и в Лондоне, удовлетворявшем финансовые нужды страны. Америка располагала самыми крупными золотыми резервами, доллар был наиболее устойчивой валютой в мире. Благодаря Первой мировой войне платежный баланс Соединенных Штатов резко изменился в пользу американцев. С точки зрения валютной или финансовой политики не было никакой побудительной причины для девальвации.

Если, несмотря на это, Америка все же сделала ставку на девальвацию, то, очевидно, потому, что хотела воспользоваться теми же самыми коммерческими выгодами, которые извлекла Великобритания из девальвации фунта стерлингов.

Первым результатом девальвации всегда является понижение цены экспорта из страны, проведшей девальвацию. Британская девальвация 1931 года способствовала в соответствующей степени увеличению британского экспорта. Целью Рузвельта было откровенное противодействие этому искусственному предпочтению в пользу Великобритании.

Легко представить себе, что беседа Рузвельта и Макдональда не привела к сколько-нибудь определенному согласию. Господин Эррио проявил себя лучше. Франция назначила его своим представителем на Международной экономической конференции, но сначала послала его в качестве эмиссара к Рузвельту. Французская политика всегда знала, как привлечь к себе симпатии других стран, фокусируя их внимание на культурном аспекте ее миссии. В течение десятилетий Париж был и остается местом притяжения для каждого путешественника, который предпочитает проводить свободное время в приобщении к искусству, среди интеллектуальной и материальной красоты.

В рамках подготовки к Международной экономической конференции пришлось направить своего представителя к Рузвельту и германскому правительству. Для этого выбрали меня. В мае я прибыл в Вашингтон в сопровождении различных чиновников из правительства и Имперского банка. Пробыл там восемь дней.

В мой первый визит президент Рузвельт принял меня на террасе Белого дома. Это был грузный, статный мужчина. В компании он держался естественно, непринужденно и владел тем типом сдержанной вежливости, которая не тяготит только потому, что всегда сопровождается шуткой.

Мы вместе вошли в его кабинет, где на диване осталась заметная вмятина от его более чем двухсотфунтового веса. За первой беседой последовали три другие, которые происходили в той же комнате. Без сомнения, это был превосходный политический игрок, человек большого ума, обладавший, при всей своей откровенности, определенной скрытностью. Этот человек был озабочен прежде всего своей ролью лидера политической партии и лишь затем своей ответственностью за экономическое положение.

В отношении меня был педантично соблюден весь дипломатический этикет. Сначала в Белом доме состоялся большой ланч, на котором председательствовал Рузвельт. На другой вечер Корделл Халл дал ужин в мою честь, а также в честь китайского представителя, который прибыл для участия в подготовке Международной экономической конференции. Я впервые встретился с этим китайским господином в Вашингтоне и позднее часто беседовал с ним в Берлине, где он посещал меня официально, а также бывал гостем в нашем доме. Его звали Х. Х. Кун, он был двоюродным братом Чан Кайши.

Вспоминается один эпизод за ужином. Я сидел справа от Корделла Халла, слева же от него находился тогдашний министр финансов. Оркестр играл, как обычно, музыку — это неизменно делается, чтобы заполнить паузы в разговоре, — когда я вдруг услышал исполнение совершенно необычной мелодии. По окончании музыкального фрагмента Кун заметил:

— Звучит почти как китайская музыка.

Мой сосед, министр финансов, осанисто повернулся ко мне и прошептал:

— Я могу гордиться. Эта мелодия специально написана мною в честь приема китайского представителя.

Мой первый деловой разговор с Рузвельтом показал, что Эррио, покинувшему Вашингтон лишь за день до моего прибытия, удалось полностью вовлечь Рузвельта в сферу французских интересов. Я потратил много сил на то, чтобы посредством разъяснения особенностей обстановки в Германии доказать ему, что немецкие проблемы были значительно важнее французских. Тем не менее мне удалось это сделать в ходе последующих бесед. Я постепенно подвигал Рузвельта к осознанию того факта, что даже после отмены репараций для Германии невозможно продолжать погашение процентов и выданных в рассрочку многочисленных кредитов в иностранной валюте, которые наша страна набрала вопреки моим предостережениям в период между 1924 и 1930 годами.

Я взял быка за рога во время беседы, которая происходила в кабинете Рузвельта в присутствии госсекретаря США Корделла Халла и нашего немецкого посла доктора Лютера. Я прямо заявил, что в ближайшее время Германия будет вынуждена прекратить погашение процентов по американским кредитам. Корделл Халл занервничал, Лютер заерзал в своем кресле. Сам же я приготовился к взрыву негодования со стороны Рузвельта. К нашему удивлению, ничего подобного не случилось. Он громко хлопнул себя по бедру и воскликнул со смехом:

— Так и надо банкирам Уолл-стрит!