Дневник. Том 2

сказывание ее собеседника о том, что стареющему, седому муж

чине нельзя уже рассчитывать на взаимную любовь: «Женщины

не разглядывают, вернее, не видят отчетливо мужчин, которых

любят!» <...>

Вторник, 12 ноября.

В зимних цветах есть особая прелесть, изящная, нежная

хрупкость. Сегодня обеденный стол у Ниттиса украшен пышным

букетом хризантем, такого бледно-желтого оттенка, что они ка

жутся белыми, а на лепестках у них чуть лиловатая каемка;

я любовался и любовался этим букетом, не мог глаз отвести от

него: он напоминал бледность посиневшего от холода детского

личика.

Как-то на днях мне говорили, что теперь в Англии затягива

ние веревочной петли на виселице производится механическим

способом. Это поистине прогресс, при котором уже нечего

опасаться пробуждения человеческих чувств у палача.

Вторник, 19 ноября.

Кларети говорил сегодня вечером об одном литературном

докладе Ришбура, — того самого Ришбура, который, давая объ

явление о предстоящем печатании романа, поднимает тираж

«Пти журналь» * тысяч на десять экземпляров, — докладе с та

ким началом: «Что касательно меня...» (вместо «Что касается

меня»...). В связи с этим он рассказал, что, будучи секретарем

Общества литераторов, поддерживал с господами подобного рода

обширную переписку и редко видел письмо, не грешившее

двумя-тремя ошибками в правописании.

Тут все принялись сетовать на ремесленничество, процве

тающее в мире литераторов, не имеющих даже среднего образо

вания, но возможно, предвещающих собой тип литераторов бу

дущего, литераторов, которых только и будут знать новые поко

ления и по которым будут учиться грамоте. И в доказательство

старик Уссэ привел слова одного литератора, не открывая, од

нако, его имени: «У меня каждый день к полудню готовы два

фельетона. За крупными гонорарами я не гонюсь: двадцати

пяти франков за фельетон — того, что мне платит «Либерте»

или «Эстафета» *, с меня достаточно... Итак, в полдень я уже

имею пятьдесят франков. Остаток дня я провожу в небольших

театрах, общаюсь с друзьями, поддерживаю деловые связи и,

264

используя свое умение проворачивать дела, добиваюсь четвер

той, пусть даже шестой доли в сборах от пьесы, так что к концу

дня это приносит мне еще пятьдесят франков... Словом, в год

все вместе составляет тридцать шесть тысяч франков, больше,

чем я зарабатывал, играя на бирже».

Четверг, 28 ноября.

Сегодня у Бюрти наблюдал весьма любопытный и поучитель

ный сеанс. Японский художник Ватанобе-Сеи рисовал у него на

дому, притом не набросок, создаваемый легким прикосновением

кисти, нет, большое акварельное панно, настоящее какемоно.

В Японии рисунок особенно ценится в том случае, если он

выполнен весь за один прием, безо всяких поправок и после

дующих переделок. Там придают известное значение даже бы

строте выполнения, и подручный художника заметил по часам

время начала работы.

Художник принес с собой кусок прорезиненного шелка, очень

тонкого и изготовляемого в Японии специально для живописи.

Щелк был натянут на небольшую рамку белого дерева. Худож

ник пользовался красками на меду, европейскими красками,

и только в двух-трех тюбиках у него были японские краски, —

среди них зеленовато-синяя и гуммигут.

В середине панно он наметил — всякий раз начиная с клю

ва — контуры четырех птичек и тут же их закрасил — двух бо-

лотно-зеленым тоном, третью — красноватым, как у щегла, чет

вертую — желтоватым, как у синицы. Вверху панно он посадил

крохотную черную птичку. Все пять птиц были нарисованы так

верно и изящно, что, казалось, вот-вот вы услышите шелест

их прелестных взъерошенных перышек. Было истинным наслаж

дением следить, как работал художник, держа обе кисти в одной

руке, причем более тонкой, обмакнутой в густую краску, он на

носил мазки, утолщая и растушевывая их затем более толстой,

пропитанной жидкой краской; его легкие движения напоминали

движения жонглера.

Покончив с птицами, он набросал в углу картины сеть мел

ких веточек деревца, не рисуя пока ни крупных ветвей, ни

ствола.

Еще не тронутый фон он смочил водой, — почти целиком,

лишь кое-где оставляя просветы, в виде какого-то архипелага,

отдаленно напоминавшие очертания Японии на карте. Немного

подержав панно над пламенем горящей газеты, он, лишь только

мокрые куски слегка подсохли, резкими движениями и как бы

наобум разбросал на влажной еще поверхности крупные пятна

265

китайской туши и размазал их толстой кистью, после чего они

превратились в нежнейшие полутона, окутавшие дымкой птиц

и ветви, в то время как сухие куски ткани образовали вокруг

них слой снега.

Подготовленное таким образом панно он щедро размыл во

дой, и когда краски достаточно стерлись, художник приложился

большим пальцем к головкам птиц, для приглушения яркости

красок.

Панно снова немного подсушили над пламенем горящей

газеты, затем на влажной еще ткани художник наметил широ

кую линию — искривленный ствол деревца — и с большой тща

тельностью украсил его темно-красными маленькими цветоч

ками.

Он еще был занят промываниями и дорисовкой — всевозмож

ными тонкостями, ухищрениями изысканного искусства, искус

ства, достигшего в своих приемах предела изощренности, —

когда пробило полночь, и я ушел, так и не дождавшись завер

шающего картину мазка.

Вторник, 10 декабря.

<...> Некоторые главы «Братьев Бендиго» * я пишу, глядя

на стоящий передо мной портрет брата, и мне кажется, что он

приносит мне удачу в работе...

Четверг, 12 декабря.

<...> Мысленно строя фразы, я ловлю себя на том, что с

пером в руках делаю движения, напоминающие взмахи дири

жера за пультом; если мои фразы окажутся недостаточно му

зыкальными, я уж не знаю, черт возьми, как за них и браться.

Среда, 25 декабря.

Анри Сеар провел со мною сегодня весь день, беседуя о ро

мане, который он пишет, — ему хочется, чтобы все в нем было

окутано серой дымкой, затушевано, дано в полунамеках. <...>

ГОД 1 8 7 9

Вторник, 7 января.

<...> Из всех картин, какие я пересмотрел в жизни, самое

большое впечатление произвела на меня картина Тинторетто

«Страсти святого Марка». На втором месте, после картины

венецианского мастера, — картина мастера из Амстердама: «Че

тыре синдика» Рембрандта. Из этого видно, что отнюдь не клас

сический катехизис руководит моим вкусом в искусстве.

Четверг, 16 января.

<...> Книга, в которой был бы выведен тип, подобный Жи

рардену со всеми его особенностями, могла бы получиться любо

пытной и служила бы наглядной иллюстрацией аксиомы:

в наше время преуспевают только проходимцы!

Суббота, 18 января.

Премьера «Западни» *.

Публика тепло принимает пьесу, много аплодирует, а неодоб

рение, как видно затаившееся кое-где в зрительном зале, не

смеет открыто проявиться. Как изменяет время лицо поколений!

Мысль моя с грустью обращается к покойному брату, и, встре

тив в коридоре Лафонтена, я говорю ему: «Да, на представлении

«Анриетты Марешаль» была совсем другая публика!» Все в

пьесе хорошо принимается, награждается щедрыми аплодисмен

тами, и только два-три робких случайных свистка под занавес

выдают чье-то неодобрение, сразу же стыдливо умолкающее

среди всеобщего восторга. <...>

267