Казаки на Кавказском фронте 1914–1917

На миг, на один лишь миг, я подумал об этом… И потом сразу же перечеркнул эти мысли в своей голове. Что мне даст по службе штаб Походного атамана, хотя бы и великого князя? Этот штаб, разъезжающий в собственном поезде из классных вагонов для инспектирования казачьих частей, дающий офицерам обеды и принимающий их? Это есть скучное и неживое дело. А дальше что?

А дальше надо бросить свой родной полк, с которым так любовно и дорого связан по своему рождению! Надо бросить друзей-офицеров! Надо бросить казаков, соратников по войне! Надо расстаться со своими тремя верховыми лошадьми…

В штабе Походного атамана только офицеры Донского войска. Все — крупные ростом, неторопливые в движениях, немного важные и как бы скучающие… Эта их «скучаемость» не понравилась мне за столом, в их салон-вагоне, когда мы были гостями у князя третьего дня.

Что же я? О чем же я с ними буду говорить? Я, для которого конь, седло, прибор к нему с серебряным набором, чувяки, казачьи песни, изредка полковой кутеж… и вообще, живая жизнь полка составляли главное стремление всей жизни и военной службы.

Конечно, личная жизнь, может быть, будет и интересна. Увидишь многих великих людей России. Ну, а дальше что? А наш выдающийся командир полка? С ним ведь надо будет расстаться? При нем и с ним так всем приятно служилось в полку!

Кроме того, самый старший из нас, подъесаулов, Володя Кулабухов, принял в командование и «на законном основании» сотню. Следующий по старшинству в чине — это я. В полку три штаб-офицера командуют сотнями. Естественно, они должны получить высшее назначение, и я, как самый старший подъесаул, буду назначен командиром сотни «на законном основании», как заносится в послужные списки офицеров. Это ведь высшее достижение и стремление большинства строевого казачьего офицерства! И быть командиром сотни в 24 года от рождения — это ведь карьера!

С ранней весной нашу дивизию, безусловно, бросят вновь в Турцию. И вновь с доблестным своим командиром полка мы в боях… И я — командир сотни, то есть глава 135 строевых казаков… И вот из-за «теплого» и уютного высокопоставленного гнездышка покинуть все это, а главное — родной наш полк?

Все мое существо сразу же сказало — нет! И я тут же доложил об этом Мистулову.

В 1917 году, в месяцы революции, когда Временное правительство предложило генералу Каледину, будущему Донскому атаману, занять пост Походного атамана всех Казачьих войск, он наотрез отказался, заявив: «Должность эта совершенно ненужная. Она и в прежнее время существовала только для того, чтобы посадить кого-нибудь из великих князей. Чины штаба проводили время в поездках, в тылу, держась в почтительном расстоянии от армии, ее нужд и горестей».

Но… это посещение нас Походным атаманом великим князем было очень приятно. Этим как бы объединялись воедино все строевые казачьи части на фронте, каждая из которых имеет что-то свое и совсем разное от всех частей многомиллионной Русской армии.

И во всех полках, как мы потом узнали, князя и его штаб чествовали очень помпезно и с большим удовольствием. Как известно, и казаки, и князь любили повеселиться…

В первые месяцы революции в Петрограде состоялся съезд делегатов от всех Казачьих войск, который создал Совет Союза казачьих войск во главе с войсковым старшиной Дутовым, академиком, будущим знаменитым Войсковым атаманом Оренбургского казачьего войска.

Наша дивизия, к маю переброшенная в Финляндию, была близко знакома с работой этого Союза. Так вот одним из вопросов Союза было — свести казачьи части в свои собственные казачьи корпуса, доказывая Временному правительству, что это будет полезно и для всей России как наглядный образец неразложившихся частей. Поднимался вопрос даже об Казачьей отдельной армии, конечно, полностью подчинявшейся в оперативном отношении Верховному главнокомандующему.

Ходатайство не было удовлетворено. Думается теперь, что, будь Походным атаманом в эти месяцы генерал Каледин, военный авторитет, офицер Генерального штаба и немного старший летами и по выпуску из академии Генерального штаба тех, кто стоял тогда во главе Русской армии, ему удалось бы свести части в казачьи корпуса. И если не оздоровить всю армию, то безболезненно и своевременно отправить эти корпуса на свои казачьи земли и начать борьбу против красных. Но этого не случилось.

Чистота полка

В полку господствовала чистота взаимоотношений, сбитость и дружность офицерской семьи, а отсюда — чистота и сбитость всего полка. Конечно, офицеры и казаки были такими же людьми и казаками, как и все Кубанское войско.

Казалось бы, внутренняя жизнь нашего полка не очень отличалась от жизни других полков войска, но — она была. Причины к этому следующие.

Наш полк свыше 30 лет нес службу в далекой Закаспийской области, отдельными сотнями разбросанный по афганской и персидской границам. В этих далеких и пустынных местах, совершенно безлюдных, каждая сотня жила своей самостоятельной жизнью, больше на патриархальных началах, чем на букве воинской дисциплины. Но вместе с тем каждый командир сотни являлся бесконтрольным начальником и своей сотни, и редкого туземного населения своего района. Такое положение развивало и крепило добрые и сердечные взаимоотношения и младших офицеров и казаков и отношение к своему командиру сотни.

Штаб полка, две сотни казаков и все остальные полковые команды, находившиеся в городе Мерве, занимали в гарнизоне какое-то изолированное и привилегированное положение среди русских частей. Офицеры полка не любили бывать в гарнизонном собрании, которое, кстати сказать, было далеко от расположения полка. Все празднества они справляли в своем полку — весело, интимно, где все знали друг друга много лет. Эти факторы развили среди офицеров свое собственное полковое «я», и радости и горести переживались всеми вместе, только в своей полковой семье.

Офицеры служили в полку долго, и громадное их большинство, выйдя в полк по окончании военных и юнкерских училищ, оставались в полку до тех пор, пока их есаулами не переводили в другой полк «для уравнения», как это требовалось по законам войска. Иные же, достигнув «предельного возраста» по своему чину, уходили в отставку.

Можно сказать так: офицер, выходя из училища в полк, становился собственностью полка. И редко кто искал другого места службы.

1-й Кавказский полк для большинства офицеров был основным домом, из которого никто не хотел никуда уходить. И весь интерес офицеров сосредоточивался только в своем полку, и вся жизнь их складывалась только в обществе своих офицеров и их семейств. Отсюда и развилась полковая дружба, где дороже офицера-однополчанина других людей не было.

Период командования полком Кияшко (после был начальником Кубанского войскового штаба) и Чауна особенно объединил полк. О том времени остались только восторженные воспоминания как среди офицеров, так и среди казаков. Оба они создали и по психологии и по внешнему виду особый тип казака-закаспийца. Длинные черкески, белые бешметы, высокие косматые папахи, наподобие туркменских, черного и белого курпея, носимые «с заломом», широкие шаровары из голубого, красного и зеленого восточного сатина «с напуском» на мягкие козловые сапоги украшали всех.

В эти цветные шаровары казак обязательно вшивал белый кант. Так было принято.

Придя из полка на льготу и живя в своей станице, он неизменно одевался только так во все праздники. И когда он шел по улице, то неизменно слышалось вслед: идет закаспиец! А если взять урядника при серебряном кинжале, с призовыми часами на груди, с галунами по верху высокой косматой папахи, то как ему почтительно не уступить дорогу!

Полковая офицерская молодежь

На отдыхе под Карсом наш полк квартировал отдаленно от остальных частей дивизии. Мы, молодежь, близко соприкасались со сверстниками-офицерами 4-й и 6-й Кубанских батарей только в Карее, на субботних вечерах в общественном собрании, где бывали концерты и потом танцы.