Замурованные: Хроники Кремлевского централа

— Слушай, Григорий, а как ты самолеты диагностировал? Помнится, по телевизору рассказывали, что ты дефекты выявлял по схемам.

— В принципе, по моим программам безопасности мы все оборудование так проверяли, — замялся Грабовой. — У нас была специальная аппаратура, кстати, запатентованная… снимали показания…

— Со схем? — Я не собирался скрывать иронию.

— Ну… по схемам. — Григорий нервно смял хрустящий фантик от шоколадного батончика и оттянул подбородок набок. — Существует запатентованная методика, которая позволяет исследовать оборудование через молитвенное зрение.

— Этому сложно научиться? — Я подобострастно закатил глаза, авансируя откровенность сокамерника.

— Нет. — Грабовой выпустил из рук фантик. — Надо просто пройти мой курс.

— Длинный?

— Около трехсот шестидесяти часов.

— Ну, а принцип, как оно работает, ты мне можешь объяснить?

— Читается определенная подборка молитв, затем идет концентрация на объекте, ты начинаешь видеть молитвенным зрением то, что тебя интересует.

— Какие молитвы-то читаются?

— Обычные христианские, но в определенном порядке.

— Все-таки конкретно — какие?

— Ну, разные, — заерзал волшебник. — Например, этот… Псалом девяностый. Эта система молитв называется «Лавсаик».

— И как долго молитвы читаются?

— Лавсаик читается до десяти дней подряд. Хотя можно и десять часов подряд, и три дня. В Лефортово было очень удобно, когда один сокамерник, ни на что не отвлекаешься, только молишься. Я там богословский курс закончил.

— Из чего он состоял?

— Из чтения Лавсаика, — как ни в чем ни бывало, выдал Грабовой и, покрутив головой, продолжил: — Ты поесть ничего не хочешь?

Я понял намек и достал очередной «сникерс». Беседа продолжилась.

— Лавсаик — это православные молитвы?

— Да, конечно.

— А по какой книге ты их читаешь?

— Сборник молитв, — с набитым ртом пояснил кудесник.

— Посмотреть его можно?

— Да, — неуверенно протянул Грабовой. — Он у меня в бауле. Завтра достану.

— Людей можешь лечить?

— Нет, я этим не занимаюсь, я специалист по безопасности…

— Это понятно, — перебил я заевшего на своей специализации колдуна и, чтобы снять напряжение с горячей темы, решил перевести разговор в бытовое русло. — В шахматы, Григорий, играешь?

— Я в юности, — обрадовался Грабовой отвлеченной теме, — очень увлекался шахматами. Особенно этюдами, которые изучил досконально. Для меня шахматы свое исчерпали и играть мне в них уже не интересно.

— Адвокатов-то на тебя много сейчас работает?

— Четыре или пять, — хихикнул кудесник. — Я даже со счета сбился. Это не я нанимаю, это разные общественные организации. По моему делу работает только двое, а остальные приходят по различным вопросам нашей партии. — Грабовой, отхлебнув «пепси», задумчиво уставился на бутылку. — Мне в Лефортово адвокат приносил «спрайт», а сюда нет. Странно…

— Не пустили?

— А я не знаю. Может, он и не приносил.

— Ну, и как впечатления от Лефортова?

— В основном в камере нас было по двое. Первый год, где бы я ни сидел, ко мне подсаживали с заданиями… Я с армянином одним очень долго просидел. Там, оказывается, в Карабахе очень сильная война была.

— Не обижали тебя сокамерники?

— Это типа даже такой термин есть «кошмарить»? Пытались. Но они же не знали, что я занимался контртерроризмом…

— А вот с этого момента поподробней. Структура, звание, оперативный псевдоним…

— Нет, — напряженно хихикнул Грабовой. — Это когда работали по безопасности самолетов, сопровождали в Кабул рейсы, чтобы их не сбивали. И в Узбекистане помогали находить террористов. Они нас даже пытались убить. Представляешь, мы каждый час меняли квартиры, разные машины, смены маршрутов, был даже такой момент, мне один чуть вилку в бок не воткнул.

— Спасли тебя? — посочувствовал я.

— Я же подготовку проходил специальную. Справился с ним. Говорю ему: «Что ты творишь?» И куча других случаев была. — Григорий перевел дыхание. — Короче, тюрьма — это детский сад по сравнению с узбекскими террористами. Кстати, бить меня нельзя, у меня в партии семьдесят тысяч казаков, они могут отомстить.

— Где ты их столько наловил?

— Они поддерживают нашу программу. Я когда в Бутырке сидел, мне сказали, что казаки хотят окружить тюрьму и освободить меня. Я сказал: не надо этого делать. Может быть, меня по этой причине и перевели в Лефортово. Но скорее всего за то, я так думаю, что у меня на Бутырке был телефон и я связывался с МЧС по диагностике АЭС. Могли еще изза этого. Я же просил в суде, чтобы мне предоставили компьютер для работы.

— Не дали?

— Представляешь, нет! Не дали! Но потом прокурора, который ограничивал меня в доступе к диагностике АЭС, обвинили по 205-й статье.

— Что за статья?

— Препятствование к получению информации. А журналистку, которая меня обличала, обвинили в содействии терроризму, и она убежала за рубеж! — Грабовой возбужденно мотал головой.

Мне показалось, что сегодняшний вечер, растянувшийся до трех ночи, на этом месте пора закрывать. Сокамерник или был уже не в себе, или исполнял невменяемость, хотя последнее я сумел бы прочитать по глазам, моторике и манере речи, которая довольно естественно раздражала сумбурностью, невнятностью, отсутствием логики в построении предложений. Речь его была похожа на монотонное мычание с проглатываньем слов и паразитными наслоениями. Грабовой был лишен какой-либо харизмы, убедительности, ораторских задатков, идейного запаса. Но с выводами я решил не спешить, разбираться в разрекламированном кудеснике надо на свежую голову. Пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по шконкам.

Умывшись и помолившись, я залез под одеяло. К моему удивлению, Григорий завалился на шконку, не раздеваясь, натянув на глаза капюшон, просунув сквозь планки торца кровати ноги, запечатанные в дырявые носки. Накануне у нас закончились пластины к фумигатору, поэтому прежде, чем заснуть, пришлось с полчаса отгонять комаров вручную.

На следующий день я проснулся поздно, около десяти, перед самой проверкой. Андрей и Костя разъехались по судам. Грабовой бессмысленно бродил по хате.

— Доброе утро, Григорий, — я уселся на шконку, с грустью сознавая, что утреннюю зарядку безнадежно проспал.

— Ээээ, — протянулось в ответ. — Просто я сейчас молюсь.

— В смысле? — Мне показалось, что я чего-то недорасслышал.

— Я читаю Лавсаик, и мне нельзя отвлекаться на посторонние вопросы.

— А если ты все-таки отвлечешься?

— Тогда придется начинать все заново.

— И долго ты собрался читать?

— Дня три.

— То есть ты хочешь сказать, чтоб три дня тебя не беспокоили.

— Тогда придется начинать все заново, — не моргнув глазом, разъяснил Грабовой. Подобная наивность, граничащая с хамством, показалась забавной. Однако форсировать события посчитал не разумным. Для начала надо проверить, насколько хватит волшебнику обета молчания. Обет он нарушил минут через двадцать, когда нас завели в прогулочный дворик. Григорий неожиданно включился сам, принявшись жаловаться на беспредел судебной системы.

— Что теперь с молитвой будешь делать? — пожалел я даром пропавшее молитвенное бдение кудесника.

— Заново начну, — явно наигранно вздохнул Грабовой.

— Кто же тебя угрел, Гриша? — Я постарался опередить начало нового молитвенного транса.

— Ты имеешь ввиду, кто посадил? — интеллигентно уточнил Григорий.

— Именно.

— У меня зарегистрированы разделы учения в ЮНЕСКО, и последний раздел посвящен политике. Честно говоря, я не хотел с этим связываться. Я все время занимался АЭС. Представляешь, без моего ведома год собирали подписи за выдвижение меня в президенты.

— Как это?

— Ну, значит, пришли с Питера люди и сказали, что народ вас выдвигает в президенты. Я говорю, это же криминал, тюрьма. Но поскольку я получил российское гражданство только в двухтысячном году, мне по закону не хватало двух лет до выдвижения, поэтому я решил, что массовых арестов не будет. Я сказал, что не хочу, понял, что это тюрьма, а мне эти люди говорят: «Как это? Вы распространяете такое учение, такие удивительные результаты, и отказываетесь идти в политику. Значит, вы лицемерите». Пришлось идти, хотя я с самого начала знал, что посадят.