Воспоминания

В тот же день я встретился с д-ром Тодтом в его скромном доме на Хинтерзее под Берхтесгаденом. В качестве поля деятельности мне была отведена вся Украина. Технические службы и рабочие все еще беззаботно продолжавшихся строительством автобанов брали на себя Центр и Север России. Тодт только что вернулся из инспекционной поездки по восточному театру военных действий. Он видел замерзшие на путях санитарные поезда, с насмерть замерзшими ранеными, видел беды частей в отрезанных от всего мира снегами маленьких деревнях и городках, почувствовал недовольство и отчаяние среди немецких солдат. Подавленно и пессимистично звучал его вывод: мы не только физически не способны переносить такие нагрузки, но и духовно погибнем в России. "Это борьба, — продолжал он, — в которой превосходство за примитивными людьми, которые способны вынести все, даже злую игру природы. Мы слишком чувствительны и потому обречены. В конечном счете победителями будут русские и японцы. Гитлер также, еще в мирное время и, очевидно, под влиянием Шпенглера, развивал схожие идеи, говоря о биологическом превосходстве «сибиряков и русских». Когда же начался поход на Восток, он отбросил свой аргумент в сторону, поскольку он противоречил его намерениям.

Несокрушимая тяга Гитлера к строительству, его эйфорическая приверженность своим увлечениям вызвали у его обезъянничавших палладинов волну похожих прожектов и соблазнили их в большинстве своем к стилю жизни победителей. Здесь, в решающем пункте, как я это обнаружил уже тогда, система Гитлера показала свою несостоятельность по сравнению с демократическими режимами. Коль скоро отсутствовала публичная критика этих безобразий, то никто и не требовал вмешательства. 29 марта 1945 г. в своем последнем письме Гитлеру я напоминал ему об отрицательном опыте: «Тяжело было у меня на сердце, когда в победные дни 1940 г. я увидел, что мы в широком руководящем кругу утрачиваем внутренний стержень. Это было время, когда мы должны были бы выдержать пробу перед провидением, пробу на достоинство и внутреннюю скромность.»

Эти строчки подтверждают, даже если они и были написаны пять лет спустя, что я уже тогда видел ошибки, страдал от безобразий, критически относился ко многому, что я терзался сомнениями и скепсисом; правда, все это переживалось под определенным углом зрения: я боялся, что Гитлер и его руководство могут проиграть победу.

В середине 1941 г. Геринг осматривал наш город-макет, установленный на Паризер-плац. Покровительственно он сделал весьма необычное замечание: «Я сказал фюреру, что после него я считаю Вас величайшим человеком, какой только есть у Германии.» Но тут же он, второй человек в иерархии счел необходимым одновременно и несколько ослабить эти слова: «В моих глазах Вы вообще самый великий архитектор. Я хотел бы так сказать: как высоко я ставлю фюрера по его политическим и полководческим способностям, так же высоко я ценю Вас в Вашем зодческом творчестве.»

После девяти лет работы в качестве архитектора Гитлера я занял вызывавшее восхищение и неуязвимое положение. Последующие три года указали мне совсем иные задачи, которые по временам и впрямь делали меня самым важным человеком вслед за Гитлером.