Дневник. 1918-1924

Но когда он уедет, то я, предупредив его, уйду с этой лавочки. Скажу еще себе в оправдание, что у меня там ничего не вышло — и не по моей вине, а по вине всей путаницы и нелепости обстоятельств, с которой Лернер, Конашевич и Анненков, имея больше свободного времени и меньше культурных навыков, лучше вздумали ужиться.

От Кожебаткина прислали мне на отзыв предложенный «Альционой» для покупки целый ряд художественных книг, судить о которых заглазно очень трудно, а также болтливокуцую рукопись Виппера о Греко, из которой я впервые узнал, что Надар уже в 1914 году успел вернуть «Венских магов» Бассано.

К чаю Нотгафт, пришедший за женскими костюмами «Мнимого больного», до которых у него нашелся покупатель. Дай Бог, чтобы это не было пуфом, ибо мы снова сидим без денег. Правда, я имею возможность еще получить миллион за «Пиковую даму». Но из-за вычетов получил 700 000, и вышла каверза с Сорабисом и ведомствами.

Сегодня в книжном пункте был Сологуб. Он очень спокойно встретил предположение, что Настя (его жена) утопилась.

В финансовом полуподпольном мире идет погоня за золотом, вследствие чего русский империал достиг уже 300 000, а фунт — 200 000. Объясняется это тем, что его всячески скупает само правительство, у которого запасы истощились и которому оно нужно для расплаты с Польшей, требуюшей в ультимативной форме исполнения этого пункта Рижского договора, а о картинах и библиотеках забыли.

Вообще же денег по городу ни у кого нет. И это сказывается хотя бы на очень скупой продаже билетов на премьеру «Жар-птицы». Черкесовы без труда достали себе два места во второй зоне. Правда, и цены сразу вскочили настолько, что и нам, нищим, нечего и думать теперь ходить в театры за деньги. У Акицы снова отчаянные головные боли.

Эротический сон про женщину, похожую на Марию Карловну… Принялся за первую декорацию «Лекаря поневоле». Хочу сделать зимний пейзаж. В Эрмитаже. Вернулся Тройницкий, довольный своим пребыванием в имении Рохлина. Он был там в полном одиночестве (лишь прислуга) и опивался сливками. На железной дороге Рохлин продолжает командовать, прежним авторитетом сразу добился для Тройницкого, даже вне очереди, отдельного купе. Забавные вещи рассказывает С.Н. и о пассажирах на возвратном пути, когда он ехал в общем вагоне. Особенно хорош был жидок-комиссар, настойчиво ухаживающий за интеллигентной барышней, и все сманивал ее на нем жениться, тогда-де у нее будет все: и меха, и сапоги, и драгоценности, и мясо, и сахар. Однако он получил отповедь сначала от нее, а затем от многих спутников. Происходило это в полной темноте… Зато железнодорожные свечи продаются на рынке по 10 000 штука.

По сведениям Тройницкого, девальвация готовится, и она будет двухступенчатая, сначала за 10 000 будут давать

1 рубль, а затем — копейку.

Отнес рукопись Виппера (пусть печатает!) Гржебину. Там застал Вальдгауэра и Мечникова. Разумеется, зашел разговор об аресте братьев. Мечников хватался, что он ни одного письма «по оказии» не получал и не посылал, а деловые сношения вел через Шуваловскую ЧК. Вообще этот дядя крепкий и жалкий: никаких расчетов и надежд на поправление России у него нет. Гржебин должен вернуться и уехать за границу. Он даже уступил права на издание учебников.

Заходил к Альберу… Трилистер советует ему со мной обратиться к Зиновьеву, а «коммунист» П.Ф.Шенов, узнав об этом, выразил готовность поручиться за Леонтия. По сведениям Кати-соседки, бедный Леонтий болен и ему отказано в переводе в лазарет. Дело могла напортить Катя Грибанова, которая вела самый безобразный образ жизни, открыто кокетничала и кутила с белогвардейцами. Обеих сестер разделили в тюрьме. Значит, дело осложняется и портится.

Сведения, что дела Коминтерновские в Англии приняли благоприятный оборот.

В театре репетицию «Пиковой дамы» заменили «Демоном». В газетах сообщение, что заболела Ермоленко, но это утка. Спустился к Зине, и в комнате у Эрнста она его рисовала, в который раз! Я рисовал П.Соколова, рассказывавшего всякие занимательные вещи. Он готовится кончить Академию художеств с тем, чтобы получить там же собственную мастерскую. Несколько таких людей, как он, — и от дурацкой реформы ничего не останется. А выйдет ли путное?

По его сведениям, от Леонтия было письмо от 7-го, в котором он просит белье.

Я газет не видел, но Альберт рассказывает, что Зиновьев в Петросовете дал объяснение относительно ультиматума: не собирается платить и две войны вести не будет. Разрушен от взрывов неизвестного газа весь городок Оп[…], причем образовалась воронка в 300 м в диаметре. В Венеции греки продолжают отступать в беспорядке. Телефон снова забастовал.

Начал первую декорацию для «Лекаря поневоле» — зимний пейзаж. Однако уже недоволен композицией. Нужно больше простоты и интима и меньше живописи и поэзии. В театре совершенно бестолковая и бессмысленная репетиция, лишь с частичной декорацией, без освещения и под рояль. Невыносимая фальшь в первой картине…

В Эрмитаже к 4 часам специально для совещания в античном отделе. Но Вальдгауэр еще не поправился от своего второго ушиба — упала статуя на ногу. В сущности, не знаю, что он от меня хочет, на все мои замечания и советы имеет свои отговорки.

В 5 часов у Апатова, узнать, что он обещал мне сообщить. Когда Горький уехал в Москву, то на вокзале оказался г-н Кевеш — кажется, представитель Москвы при Особом отделе. Апатов с ним знаком. Горький, узнав, кто тот, запросил, в каком положении дело Л.Бенуа. Оказалось, Кевеш не осведомлен, но обещал узнать через два дня… Апатов был у него в кабинете, было запрошено дело Леонтия. Результат: лично он не находит Леонтия виновным, но следователь-де упорствует и не хочет выпустить жертву. При мне Апатов еще раз звонил Кевешу, и тот повторил то же самое, он советует ехать к Зиновьеву, который может самолично освободить! Завтра Кевеш обещает дать окончательный ответ. Апатов сетовал на отсутствие Озолина, который в негодовании на исход Таганцева дела.

Портрет жены Апатова, рисованный Верейским, слащав и не очень похож. У нее странное лицо, как будто и очень миловидное, но какая-то ужимка у глаз, в особенности при улыбке, и некрасивые зубы делают ее вдруг почти уродливой и жуткой. Сложена она, как Диана.

На Конюшенной встречаю Л.М.Клячко, которого проводил до Адмиралтейства к трамваю. Я был удивлен, что он жив и на свободе. Он много месяцев сидел, но сейчас — как рыба в воде. Он все предвидел. Московские окончательно погубили репутацию, продав себя задаром. Они должны были поставить условием это в ЧК — что им угодно. Вообще же, по его расчету, ЧК недолго жить.

Вечером на генеральной репетиции «Жар-птицы». Декорации — дешевое декадентство в стиле югенд 1890 года. Костюмчики частично неуместные, этнографические, частью сказочные, пошловатые. И во всяком случае, во всей части Головина нет ничего русского. Нет его и в части Лопухова. Кстати, в афише — «Жар-птица» — балет Ф.Лопухова, музыка Стравинского, и все в целом дает впечатление — состряпано в Лондоне художником Емпире… Хореография частью содержит два-три интересных момента — жест заключается в «Поганом плясе», но в целом глупо и претенциозно, главное — никакого соответствия с музыкой (над выражением которого в музыке Игорь бился), полное пренебрежение. И как Купер его не научил, и почему не обратились ко мне? Как мне впоследствии оправдываться перед Игорем Федоровичем?

Возмутительнее всего выползание «Ночи», которую изображает бездарный статист в стиле «Тени отца Гамлета», из суфлерской будки. Интермедия борьбы «Дня» и «Ночи» отмечена гуслями-самогудами и усыплением под колыбельную всего Поганого царства, но это далеко не все. Неузнаваемо звучал и оркестр, благодаря нелепым темпам, взятым Купером.

На «Карнавал» я не остался и, украдкой пробравшись к раздевалке, пустился с Акицей в бегство, чтобы не быть вынужденным разговаривать со всеми провинившимися. Между тем многим высказал совершенно искренне свой восторг. Рядом с нами сидел Асафьев, который тоже в ужасе. Владиславская, словив меня, сообщила, что по новым тарифам я буду получать в зависимости от репетиций три, а не пять, а чем — я не кумекаю!