О Феликсе Дзержинском
О Феликсе Дзержинском читать книгу онлайн
Авторами настоящей книги являются соратники Ф. Э. Дзержинского, сотрудники, работавшие под его руководством, члены семьи. В их очерках и воспоминаниях он предстает как пламенный революционер, выдающийся партийный и государственный деятель, справедливый и чуткий человек, заботливый муж и отец, верный друг и товарищ. Книга (первое ее издание выходило в 1977 году) дополнена новыми материалами, часть которых публикуется впервые. Выходит по просьбе книготоргующих организаций.
Адресуется массовому читателю.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Выполняя многомиллионные промфинпланы, с гневом вгрызаясь в каждое производственное препятствие, с огромным чувством и размахом подхватив стахановское движение, они способны были всегда поставить «Тартюфа» на своей сцене, не пропустить ни одной премьеры в харьковских театрах, танцевать, петь, сотнями считать значки ГТО и требовать от каждого коммунара, чтобы он был ворошиловским стрелком. И уже совсем как будто нечаянно из последнего класса коммунарской деятельности ежегодно выходят десятки культурных, образованных людей, а через год приезжают в коммуну в гости и рассказывают простыми словами о своем новом пути: инженера, врала, педагога, летчика, радиста, актера. И, пожалуй, никто из них не думает о том, что в своей жизни они выражают лучшие стремления нашего советского строя, они находят те пути, за которые боролся Ф. Э. Дзержинский.
ЛЮБЯЩИЙ ЖИЗНЬ И ЛЮДЕЙ
Быть светлым лучом для других, самому излучать свет – вот высшее счастье для человека, какого он… может достигнуть.
Я. Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ
МОЙ ОТЕЦ, КАКИМ Я ЕГО ПОМНЮ
До 1918 года я знал отца лишь по фотокарточкам и по рассказам матери и партийных товарищей моих родителей. Правда, в 1912 году, в период подполья, ему удалось однажды увидеть меня, причем в целях конспирации он выдал себя за моего дядю. По мне тогда не было еще и года, и о самом этом факте я узнал лишь значительно позже от матери.
Вскоре после этого, в том же 1912 году, отец был арестован царскими опричниками и приговорен к каторге, где и пробыл до 1917 года.
Во время первой мировой войны я находился с матерью в Швейцарии, куда она вынуждена была эмигрировать после побега из Сибири. Несмотря на строгий режим царской каторги, дальность расстояния и трудности, порожденные войной, отец находил способы для поддержания связи с нами. Хоть и редко, но все же до нас доходили его письма, в которых он выражал свою любовь к семье, вселяя в нас бодрость, и неизменно высказывал уверенность в победе революции, в скором освобождении.
9 марта 1914 года он писал мне из мрачного X павильона Варшавской крепости: «Фелек здоров и вернется…»
В другом письме, от 24 мая (6 июня) 1916 года, отправленном из Московской губернской тюрьмы, были такие строки:
«Милый мой Ясик! Я получил твои слова (от 11/IV), которые ты мне послал с Губель, с высокой горы. Они, как маленькие птички, летели ко мне и долетели. Они теперь со мной в камере моей, и мне весело, что мой Ясик помнит обо мне и что он здоров. Да, мой милый, когда я вернусь, мы пойдем и на еще более высокую гору, высоко, высоко, туда, где тучи ходят, где белая шапка снега покрывает верхушку горы, где орлы вьют свои гнезда. И оттуда будем смотреть вниз на озера и луга, деревни и города, зеленые рощи и бурые голые скалы, и вся жизнь будет перед нашими глазами. Я буду рассказывать тебе о своей жизни, где я был и что видел, как радовался и огорчался…
Цветочки, которые ты собрал для меня и прислал, тоже у меня в камере. Я смотрю на них и на карточку твою думаю о тебе. Мы будем вместе любоваться живыми цветами на лугах – белыми и красными, желтыми и голубыми, всеми и будем смотреть, как пчелы на них садятся и ароматный сок их собирают. И будем слушать всю музыку – и пчел, и цветов, и деревьев, и птичек, и звон колокольчиков, а потом дома будем слушать, как мамуся играет; а мы будем тогда тихо сидеть и молчать, чтобь не помешать, – только слушать». 112
Особенно характерно письмо к моей матери от 18 (31) декабря 1916 года, в котором отец за три месяца до Февральской революции с исключительной силой подчеркивал свою уверенность в близком освобождении. Он писал в этом письме:
«Милая Зося моя!
Вот уже пришел последний день и 16-го года, и хотя не видно еще конца войны – однако мы все ближе и ближе ко дню встречи и ко дню радости. Я так уверен в этом… Что даст нам 17-й год, мы не знаем, но знаем, что душевные силы наши сохранятся, а ведь это самое важное. Мне тяжело, что я должен один пережить это время, что нет со мной Ясика, что не внжу его развивающейся жизни, складывающегося характера. Мыслью я с вами, я так уверен, что вернусь, – и тоска моя не дает мне боли…» 113
Письмо это оказалось в своем роде пророческим. Дзержинский вскоре действительно вернулся к активной политической жизни. Освобожденный Февральской революцией, он целиком отдался партийной работе. На VI съезде партии он избирается членом ЦК. В октябре 1917 года он является членом Военно-революционного центра по подготовке восстания и под непосредственным руководством В. И. Ленина участвует в проведении Великой Октябрьской революции.
В декабре 1917 года по инициативе Ленина Дзержинский назначается председателем ВЧК. Всю свою революционную страсть и неукротимую энергию он вкладывает в борьбу с контрреволюцией, беспощадно пресекая все происки внешних и внутренних врагов молодой Республики Советов…
Наконец наступил памятный для меня октябрь 1918 года, когда я впервые увидел отца. Мне было тогда семь лет. Мать работала в то время в советской миссии в Швейцарии. Получив кратковременный отпуск, инкогнито, со сбритой для конспирации бородой отец приезжает к нам в Берн, и мы вместе отправляемся на несколько дней в Южную Швейцарию, на живописное озеро Лугано.
Однажды, совершая прогулку по Лугано, отец встретился чуть ли не лицом к лицу с одним крупным иностранным агентом, который за несколько месяцев до этого был арестован ВЧК и которого он лично допрашивал. Агент этот был освобожден ввиду его дипломатической неприкосновенности или в порядке обмена, 114 а затем по случайному стечению обстоятельств также оказался в Лугано. Отец сразу же узнал его, а тот, к счастью, так и не признал в отце грозного председателя ВЧК.
Недолго пришлось Дзержинскому отдыхать с нами в Лугано. Но я, как сегодня, помню эти счастливые дни, наши совместные прогулки по парку вдоль озера, где мы снялись с отцом, подъем на фуникулере на гору Сан-Сальваторе, с которой открывался чудесный вид на горную альпийскую цепь и на окрестности Лугано, наши экскурсии на пароходе по озеру.
Эта неделя, промелькнувшая наподобие чудесного сна, запомнилась мне гораздо ярче, чем все четыре года пребывания в Швейцарии. Отец, которого я знал до этого лишь по рассказам близких, стал теперь для меня еще более дорогим, я непосредственно ощутил все его чувства ко мне, о которых он часто писал в письмах из тюрьмы, и еще более горячо полюбил его.
Интересы революции требовали присутствия Дзержинского в осажденной врагами Советской России, и на следующий день после нашего возвращения в Берн он выехал обратно на родину.
Лишь в феврале 1919 года, приехав с матерью в Москву, я снова увиделся с отцом. Незадолго до этого он как раз вернулся с Восточного фронта, куда был послан вместе со Сталиным для расследования причин сдачи Перми.
Отец встречал нас на вокзале и привез к себе домой. До нашего приезда он обычно проводил круглые сутки в ВЧК, ночуя в своем кабинете. Лишь в связи с нашим прибытием он переселился в свою комнату в Кремле.
Настали счастливые, но такие недолгие годы, когда мы жили вместе – всего семь с половиной лет, до дня его столь преждевременной смерти. Но и в эти годы не так-то уж часто мне приходилось видеть отца: все свое время, дни и ночи, почти без сна и отдыха, он отдавал работе.
Превыше всего он ставил интересы партии, интересы дела, а свои личные потребности подчинял им всегда и во всем. Именно эта глубочайшая партийность, внутренняя потребность отдавать всего себя революционному делу, полное слияние личных интересов с интересами партии – вот что являлось главной чертой характера Дзержинского.
