История похода в Россию. Мемуары генерал-адютанта

— Это он вызвал эту войну! Изменник втянул в нее и меня, и Александра!

Эти слова, произнесенные перед двумя генералами, были выслушаны с тем молчанием, которое вызывалось прежним почтением, к чему присоединилось еще уважение к несчастью. Но Коленкур, может быть, слишком нетерпеливый, вышел из себя: с гневным жестом недоверия он быстро отошел и тем самым прервал тягостную сцену.

Глава IX

От Гжатска в два перехода император достиг Вязьмы. Здесь он остановился, чтобы подождать принца Евгения и Даву и наблюдать за дорогой на Медынь и Юхнов, которая в этом месте соединяется с большой Смоленской; на этой-то поперечной дороге, идущей от Малоярославца, должна была преградить ему путь русская армия. Но 1 ноября, прождав тридцать шесть часов, Наполеон не заметил никаких признаков приближения войск. Он отправился дальше, колеблясь между надеждой, что Кутузов его не найдет, и страхом, как бы русский полководец, оставив Вязьму справа, не отрезал ему отступление двумя переходами дальше, около Дорогобужа. На всякий случай император оставил в Вязьме Нея, чтобы тот дождался 4-го корпуса и заменил в арьергарде Даву, которого он считал уставшим.

Он жаловался на медлительность последнего: ставил ему в упрек, что тот отстал от него на пять переходов, тогда как должен был отстать только на три. Он считал этого маршала слишком большим теоретиком, чтобы умело руководить таким нерегулярным походом.

Эти жалобы повторялись во всей армии, и особенно в корпусах принца Евгения. Солдаты говорили, что из-за своей привычки к порядку и своего упрямства Даву позволил врагу догнать его у Колоцкого монастыря; он оказал честь казакам-оборванцам тем, что шаг за шагом отступал перед ними в батальонных каре, будто перед мамелюками; маневры и регулярные фуражировки — потеря времени, всегда имеющего ценность в ходе отступления и в особенности во время голода; лучший маневр — пройти через это со всей возможной стремительностью.

Даву продолжал бороться со всякого рода беспорядками; он пытался замести следы отступления, боясь оставить врагу свидетельства нашего ужасного состояния. Он говорил, что люди не знают обо всем, что ему приходится преодолевать: он идет по совершенно разоренной территории, где дома разрушены, а деревья сожжены до самых корней; он идет последним, и разрушительная работа должна быть доверена ему, однако всё сожгли до него, будто арьергард совсем забыли! Они забыли и замерзшие дороги, покрытые следами тех, кто прошел перед ним, броды и разрушенные мосты, которые никто не думает ремонтировать, поскольку каждый корпус, когда не воюет, заботится только о себе. Знают ли они, что весь огромный шлейф отставших от разных корпусов, конных, пеших, на повозках, усугубляет трудности, подобно тому как в больном теле все недуги проявляются в части наиболее пораженной? Каждый день он идет среди этих несчастных и казаков, гоня вперед первых и подвергаясь давлению вторых.

Со всех сторон дорогу обступали болота. Повозки по мерзлой земле скатывались в них и застревали; чтобы извлечь их оттуда, приходилось взбираться по обледенелому склону, на котором не могли удержаться лошади с плоскими подковами; лошади и возницы падали друг на друга. Изголодавшиеся солдаты бросались на павших лошадей и рвали их на куски; затем жарили на кострах из обломков повозок это трупное мясо и пожирали его.

Тем временем артиллеристы во главе с офицерами, окончившими лучшие школы мира, расталкивали этих несчастных, выпрягали лошадей из своих собственных фургонов и повозок, которые они тут же бросали, и спешили спасти орудия. Они впрягали в них своих лошадей; даже впрягались сами. Казаки, наблюдавшие издали этот беспорядок, не осмеливались приблизиться, но из своих легких орудий, поставленных на сани, они пускали ядра в эту сумятицу и тем самым еще больше увеличивали ее.

Первый корпус уже потерял десять тысяч человек. Ценою больших усилий и жертв вице-королю и Даву удалось 2 ноября быть уже в двух лье от Вязьмы. В эту обманчиво спокойную ночь русский авангард прибыл из Малоярославца, где наше отступление прекратило отступление неприятеля; русский авангард миновал два французских корпуса и корпус Понятовского, прошел мимо бивуаков и расположил свои наступательные колонны с правой стороны от дороги, в промежутке в два лье, которые пролегали между Даву, Евгением и Вязьмой.

Этим авангардом командовал Милорадович, которого называли русским Мюратом. По словам его соотечественников, он был неутомимый, предприимчивый, неустрашимый, как и наш король-воин, обладавший такой же замечательной наружностью и тоже избалованный судьбой. Никогда он не был ранен, хотя около него было убито множество офицеров и солдат и даже несколько лошадей пало под ним. Он презирал военные принципы, считая, что легче захватить врасплох неприятеля неожиданными нападениями; он презирал все приготовления, сообразовывался лишь с местом и обстоятельствами и следовал только вдохновению момента. Одним словом, он был генералом только на поле битвы, не имел никаких административных способностей, слыл известным мотом и, что очень редко при этом встречается, щедрым и честным человеком.

Вот с этим генералом, а также с Платовым и двадцатью тысячами войска нам и пришлось сразиться.

Глава X

Третьего ноября принц Евгений продвигался к Вязьме, когда при первых проблесках дня увидел, что слева его отступлению угрожает целая армия, позади его арьергард отрезан, справа же равнина заполнена отставшими солдатами, спасавшимися от неприятеля, и разбросанными повозками. В то же самое время он узнал, что около Вязьмы маршал Ней, который должен был прийти к нему на помощь, сам вступил в бой и защищается.

Но принц был опытным генералом. Он посмотрел в глаза опасности и сразу нашел выход. Увидел опасность, но и увидел средство избавиться от нее. Он остановился, развернул свои дивизионы по правую сторону большой дороги и удержал на равнине русские колонны, которые пытались отрезать ему эту дорогу. Уже первые русские отряды, врезавшись в правый фланг итальянцев, захватили позицию и удержались бы на ней, если бы Ней не подослал из Вязьмы один из своих полков, который напал на русские войска сзади и заставил их уступить позицию.

В это же самое время Компан, генерал из отряда Даву, присоединил свою дивизию к итальянскому арьергарду; и пока они, соединившись с Евгением, продолжали сражаться, Даву со своей колонной быстро обошел их сзади с левой стороны дороги и очутился между Вязьмой и русскими. Вице-король уступил Даву позицию, которую он защищал, и встал по другую сторону дороги. Тогда неприятель начал развертывать свои ряды и стараться укрепить фланги.

Этим успехом оба французских и итальянский корпуса еще не завоевали себе права продолжать отступление, но завоевали возможность защищаться. Они насчитывали до тридцати тысяч человек, но в 1-м корпусе, у Даву, царил беспорядок: скверный пример пеших кавалеристов, не имевших оружия и бегавших в ужасе из стороны в сторону, дезорганизовал его.

Такое зрелище придало неприятелю храбрости: он подумал, что мы отступаем. Его артиллерия, превосходившая нашу числом, мчалась галопом, тогда как наша, вызванная из Вязьмы, с трудом продвигалась вперед. Тем не менее у Даву и его генералов оставались еще самые стойкие солдаты. Бросившись на неприятельские батареи, они даже отняли у них три пушки.

Милорадович, чувствуя, что добыча ускользает, попросил подмоги; тут снова появился Вильсон, находившийся всюду, где он мог больше всего навредить Франции, и отправился за Кутузовым. Он застал старого полководца отдыхающим со своей армией под шум битвы. Пылкий Вильсон тщетно пытался нарушить спокойствие Кутузова. Охваченный негодованием, он назвал его изменником; заявил ему, что немедленно отправит в Петербург одного из своих людей, чтобы сообщить императору и союзникам об его измене.

Эта угроза нисколько не испугала Кутузова: он по-прежнему ничего не предпринимал; или к тяготам возраста присоединились здесь тяготы зимы, и в его искалеченном теле энергия была раздавлена тяжестью взятого на себя бремени, или под влиянием старости люди становятся благоразумнее, когда уже незачем рисковать. Казалось, он еще думал, как и в Малоярославце, что одна русская зима может добить Наполеона; что этот гений, побеждавший людей, еще не был побежден природой и нужно предоставить русскому климату честь этой победы, а русскому небу — месть за себя.